Сергей Николаевич Синякин - Горькая соль войны

На танцплощадке играл джаз-банд. Там танцевали под «Рио-Риту» и «Амурские волны», там кипением водоворотов ситцевых, крепдешиновых, сатиновых платьев плясала взрослая жизнь, в которую с осторожным любопытством заглянула Зоя.

И сразу же к ней подошел молоденький летчик с малиновым от волнения лицом, но очень симпатичный. Русоволосый и голубоглазый, с неловкими движениями и стеснительным выражением на напряженном лице, он походил на актера Игоря Ильинского.

— Разрешите? — сказал он.

А Зоя от волнения только кивнула, а сказать ничего не сказала — боялась, что голос у нее сел.

И они закружились в вальсе под взглядами Зойкиных подруг, с которыми она пришла на эти танцы. От летчика пахло кожаной портупеей и мужским одеколоном «Шипр». Этот запах Зоя знала, у нее отец по утрам после бритья обязательно протирал подбородок и щеки «Шипром».

— Меня зовут Тимур, — сказал летчик.

Зоя зарделась и так тихо назвала себя, что летчику пришлось ее переспрашивать, целых два раза переспрашивать, отчего Зоя окончательно смутилась и впала в бессознательное состояние, когда ты вроде вот вся здесь, а все равно как и нет тебя — только тело бесплотное в неумелых чужих руках кружится в такт звукам вальса.

А потом они гуляли по городу. Летчик купил Зое мороженое, и они стояли на набережной и смотрели на дебаркадеры и на огоньки за Волгой, где среди дубов и ветел прятался Госпитомник.

Тимур проводил ее домой, у калитки они долго стояли, болтая о разных ничего не значащих мелочах, а Зоя до дрожи в коленях, до сладкой пустоты под ложечкой думала — поцелует он ее или нет. Но Тимур ее не поцеловал и при прощании лишь четко вскинул руку к козырьку фуражки, еще не понимая, как сейчас пойдет прочь и будет мучиться от своей нерешительности, от своей глупой робости. Известно ведь, что война ускоряет все жизненные процессы в десятки раз.

Он уходил — высокий, стройный, а Зоя смотрела ему вслед, и все в ней пело, она была счастлива сейчас, ведь, уходя, он спросил ее:

— А когда вы будете в горсаду?

— А вы хотите меня увидеть? — кокетливо прищурилась Зоя.

— Очень, — признался Тимур.

Жаль, что он ее не поцеловал!

— Дура! — сказала мать. — Дура! Дура! Он же летчик, ему воевать завтра. Сколько наших летчиков гибнет?

— Типун вам на язык, мама! — дерзко сказала Зоя. — А лучше — два типуна, чтобы с каждой стороны!

— Иди спать! — прикрикнула мать. — Не для того я тебя растила, чтобы ты с солдатней разной по паркам валялась!

Зоя убежала в свою комнату и долго плакала. Не от обиды, а просто так — слезы сами текли, и после них на душе становилось спокойно и приподнято, как от пятерки за хорошее знание предмета.

Они с Тимуром встречались около месяца, почти каждый вечер, и отдалась ему Зоя легко и просто — у подруги на квартире. Подруга жила одна, мать ее уехала в деревню за продуктами, вот она и пригласила Зою и Тимура к себе, а потом из деликатности вышла, сказав, что соседка просила зачем-то зайти. Тут они и вцепились друг в друга, жадно целуясь и глядя в глаза один другому, пока все не случилось. Когда подруга вернулась, они уже сидели за столом, красные и неловкие, и счастливо улыбались, словно хотели подарить друг другу еще неистраченную нежность.

А еще через полмесяца немцы подошли к городу и авиационный полк Тимура перебросили куда-то под Среднюю Ахтубу, на полевой аэродром, куда еще не дотягивалась немецкая авиация. Оттуда было сподручнее вылетать, чтобы сбивать немецкие бомбардировщики.

Некоторое время Зоя получала от Тимура письма почти ежедневно. Она убегала в свою комнату, жадно проглатывала содержимое бумажного треугольничка, потом расправляла листок, бережно проглаживала его утюгом и прикладывала к полученным раньше. Смотрела на письма и плакала, нетерпеливо мечтая о встрече и не веря в ее близкую возможность.

Потом письма перестали приходить.

Обида и боль поселились в душе Зои, она перечитывала письма, полученные от Тимура, и не находила в них ответа, а где-то под ложечкой сосала ее тело тоскливая пустота, требовала от Зои, чтобы та порвала все письма и забыла о своем летчике.

В один из дней во двор вошел высокий, сутулый летчик, который хромал и опирался на палку с красивым набалдашником в виде головы льва.