Алексей Львович Шерстобитов - Дневники обреченных

со всем справится, тем более по его благословению и его молитовкам.

Я так поняла, что он перешлет (а решение он уже принял) все тебе. Там должно быть два дневника, так можно их назвать. Там же мои и моего шефа Лагидзе Захара Ильича, которого ты прекрасно помнишь, протоколы исследований, докладные записки, мнения на все, на что можно было их иметь, выводы по исследования, экспертизы и прочее. Не знаю, каким образом ты во всем этом разберешься, но, как сказал Отченька: «Это, будто для него все собрано». Не знаю, мое сокровеннышко, что с этим со всем можно сделать, но к большому сожалению контрольным медицинским исследованием это быть не может, поскольку исследуемый был только один, а значит, ни закономерностей, ничего другого быть не может, хотя для следующих возможных исследователей описание этого случая и может пригодиться.

Он не характерен для психиатрии вообще, только в одном своем секторе — приступе «реактивного психоза», все остальное за грани обычного человеческого понимания выходит.

Сам покойный Буслаев просил отправить все нашему Отченьке, поясняя тем, что Владыко знает, что делать дальше, там и действительно есть много духовного содержания (дневники), да и сама личность писавшего, или, к чему больше мы сходимся с З.И. — две личности…, только не смейся: души и Ангела, и поверить этому есть довольно веские причины. Это не патология, не заболевание — мы бы диагностировали…, ты прочти пожалуйста, в отчетах нет неправды, потому что это настоящие отчеты, зафиксированные официально…

Да, вот что: постарайся не афишировать, криминального в этом ничего нет, но если они попадут в руки журналистов или психопатов, то эти наверняка раздуют, какую-нибудь бучу и снова выльют кучу помоев на центр, З.И., да и вообще снова закритикуют психиатрию, а ей сейчас и так не сладко — опять все и всех везде сокращают, а выгнанные из закрытых интернатов больные на свободе очень опасны, а значит, снова врачи, а не чиновники будут виноваты, а законодатели снова натянут на себя маску спасающих Отчизну.

Думаю, что-то от себя лично допишет Владыка, ведь я даже не представляю, что можно со всем этим сделать…».

Письмо заканчивалось, как всегда, строками, вызывающими слезы радости. Немного подержав в руке стопочку прочитанных загадочных листков, отложил их в сторону, я занялся бандеролью.

Основной частью был дневник, состоявший из двух частей, почему-то озаглавленный «Дневники обреченных», что сразу поставило их, как минимум, в один ряд с моим дневником, написанным в определенный момент моей жизни, в ожидании пожизненного заключения, с уверенностью, что эта участь вряд ли минует меня. Как же я ошибался, сравнивая свое приземленное с тем, с чем сравнивать просто нельзя!

В приличной стопке, листов в двести — двести пятьдесят, оказались всевозможные отчеты, напечатанные и написанные вручную, к ним прилагался конверт с рисунками, биографией, выписками из личного дела, будто нацарапанные ногтем, каким-то корявым почерком, мне не известным, десятка полтора вырезок из газет, фотографиями, должно быть из личного альбома этого Буслаева, среди них фото какого-то, впечатляющего вида, совершенно седого старца, напоминающего снимок скульптуры Гомера с совершенно белыми широко открытыми глазами. Кстати, я долго не мог оторваться от этого лица, в нем было мало от земного человеческого, хотя передо мной было однозначно фотографическое изображение человека.

Перевернув фотографию обратной стороной, я прочитал невероятное: «Буслаев К. С. после сна, окончившегося потерей зрения» — интрига сразу захватила меня. Просмотрев в сразу все другие изображения этого персонажа, включая и распечатки статей, я сделал однозначный вывод: угадать в этом старце самого Буслаева просто невозможно! Мало того такая перемена в течении месяца — казалась просто фальсификацией, а речь шла, как я понял, о сне!

Не доверяя своим чувствам, я еще раз прочел письмо супруги, несколько статей, но так и не смог отделаться от мысли, что стал целью, какого-то розыгрыша самых близких мне людей.

Вспомнив о письме, которое должен был написать сам Владыка, я надорвал последний конверт из толстой бумаги, от куда вынул его фотографию в облачении с дарственной надписью и благословением, уже вставленную в тонкую, покрытую под серебро, рамочку, и сложенный вдвое листок довольно плотной бумаги с водяными знаками и титрами «его» епископства. Запах --">