Энтони Берджесс - Силы Земные

— не для красоты, мой милый, а именно для питья — и шахматный столик восемнадцатого века с фигурами из мексиканского обсидиана (только для красоты, не для игры), и наконец, последний мраморный порог.

Я взглянул на позолоченные мальтийские стенные часы на лестнице. Они показывали около трех.

— Никто не пришел их починить, — сказал я раздраженно. — Три дня уж жду. Впрочем, неважно.

Осталось преодолеть последние три ступени. Джеффри постучал по циферблату часов, точно это был барометр, затем изобразил страшный удар по нему.

— Чертова дыра, — вымолвил он. — Ненавижу, глаза б мои не видели этой чертовой дыры.

— Погоди, Джеффри, со временем привыкнешь.

— Мы могли бы поехать куда-нибудь в другое место. Есть же другие острова, если уж ты непременно хочешь на проклятый остров.

— После поговорим, — ответил я. — Сейчас у нас гости.

— Могли бы, черт побери, и остаться в Танжере. Мы могли бы и получить кое-что с тех ублюдков.

— Мы? Это ты попал в переделку, а не я.

— Ты мог бы что-нибудь сделать. Верность. Не смей произносить это чертово слово при мне.

— Я и сделал кое-что. Увез тебя из Танжера.

— Но почему привез в эту гнусную дыру? Тут мерзкие попы и полиция заодно, рука руку моет.

— Два мерзких попа как раз дожидаются меня за дверью. Сбавь тон.

— Если ты хочешь тут и околеть, я не этого хочу.

— Человек где-нибудь да должен умереть. Мальта вполне по мне.

— Почему, черт возьми, ты не можешь сдохнуть в Лондоне?

— Налоги, Джеффри. Налог на наследство. Климат.

— Боже, разрази и прокляни эту вонючую дыру!

Я вошел в холл, и он за мной, чертыхаясь уже шепотом. В трех шагах от меня на серебряном подносе рядом с китайской вазой полной цветов лежала новая стопка поздравительных телеграмм. Бар находился по другую сторону холла, справа, между оффисом, где Джеффри забросил всю секретарскую работу, и моим личным уютным кабинетом. На стене между баром и кабинетом висел рисунок Жоржа Руо^[6] — безобразная балерина, нарисованная нетерпеливыми жирными черными штрихами. В свое время в Париже Мэйнард Кейнс^[7] горячо настаивал на том, чтобы я его купил. Он про рынки знал все.

II

Их преосвященство чувствовали себя в баре вполне комфортно. Я ожидал, что он будет нетерпеливо ерзать, сидя за столом перед нетронутым стаканом оранжада, однако он уселся у стойки бара на обитом желтой кожей табурете, маленькой ножкой опираясь на перекладину стойки, держа в пухлой ручке стакан скотча. Он громко и дружелюбно беседовал с одетым в белый пиджак Али, расположившимся за стойкой в роли бармена, к моему крайнему изумлению — на родном языке последнего. Неужели на него снизошел дар пятидесятницы? Но тут я вспомнил, что мальтийский диалект и магрибский арабский — языки близкородственные. При моем появлении его преосвященство слезли с табурета и с улыбкой приветствовали меня по-английски:

— Наконец-то, я имею честь и удовольствие видеть вас, мистер Туми. Я уверен, что говорю от лица всей общины и желаю вам еще многих и счастливых лет.

Смуглый молодой человек в более скромном священническом облачении прокричал из угла:

— С днем рождения, сэр, да. Это большая честь — поздравить вас лично.

Бар был небольшим, и совсем не было нужды кричать, но некоторые мальтийцы даже шепотом говорят на удивительно высоких нотах.

Он рассматривал фотографии в рамках, развешанные на стенах, на которых я был запечатлен в компании различных знаменитостей — с Чаплиным в Лос-Анджелесе, с Томасом Манном в Принстоне, с Гертрудой Лоренс^[8] в конце одной из моих долгих остановок в Лондоне, с Г. Дж. Уэллсом (конечно вместе с Одеттой Кюн^[9]) в Лу Пиду, с Эрнестом Хемингуэем на его яхте “Пилар” недалеко от Ки Уэст. Кроме того, на стенах висели старые афиши моих пьес, имевших успех — “Он заплатил за все”, “Боги в саду”, “Эдип Хиггинс”, “Удар, удар еще удар” и другие. Оба священника подняли бокалы в мою честь.

Затем его преосвященство поставили свой бокал на стойку и приблизились ко мне несколько вкрадчивой походкой, вытянув правую руку с тем, чтобы я облобызал архиепископский перстень. Однако я эту протянутую руку пожал.

— Это мой капеллан отец Аццопарди.

— А это мой секретарь Джеффри Энрайт.

Архиепископ был младше меня на несколько лет, очень бодр хотя и весьма толст; его пухлое лицо было почти лишено морщин и складок. Мы разглядывали друг друга с --">