Славчо Чернишев - Созопольские рассказы

сумку. Она была пуста. Брат еще на пляже спрятал документы за пазуху, а я соврал, что цыгане все отняли у меня. Шпики, конечно, не поверили, но бить меня на глазах у матери не решились. Обшарили весь дом и спросили, где брат. Но он еще не вернулся с рыбалки.

Его схватили ночью: он с товарищами пробирался в горы, опасаясь ареста.

На другой день среди площади лежали рядышком мой брат и советский капитан. Вокруг не было ни души. Никто не показывался на улицу. Мы так и не узнали, где их потом зарыли.

Я сидел на уединенном пляже, смотрел на баркас и на его оранжевое отражение в воде, и горькие думы теснились в моей голове. И эти берега, и синеющий летний день, и спокойная прелесть окружающего нас мира — все это подарено нам неизвестным советским моряком и братом Правды…

Море по-прежнему было безумно синим и бесчувственным. От утесов исходило густое ржавое сияние, дымясь, как над жертвенником.

Больше нам не сиделось здесь.

Мы перебрались в лодку и, взявшись за весла, поплыли к горизонту.

ДУЛ СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ ВЕТЕР ГРЕОС

Большой приморский город был дочиста подметен вчерашней бурей. Его безлюдные улицы и старые фасады навевали тоску. Я вздохнул с облегчением лишь после того, как сел в скорый поезд, идущий в Софию, и протер глаза, засоренные песком.

Немного погодя поезд тронулся и тотчас же погрузился в бескрайнюю хмурость октябрьского дня. Струясь с пасмурного белесого неба, она, казалось, обесцвечивала все краски в мире.

Веселые багряные рощи, оливково-зеленые камыши, чистая черная тушь пашен, мягкая охра холмов, атласные небеса — все потемнело, все растворилось в серых тонах ветреного дня.

Мимо меня пробегали голые пейзажи осиротевшей осенней земли, рождая в душе томительную смесь безнадежности, скуки и грусти.

Для одинокого пассажира нет ничего тягостнее таких дней.

Особенно когда в поезде пусто.

В такие дни не помогают и книги. Читаешь, А на страницы падает докучливое отражение серого дня, и кажется, от этого линяет сама фантазия.

Я поднялся и прошел в вагон-ресторан. В нем было пусто и холодно. Не снимая плаща и берета, я заказал рюмку коньяка. В море я немного простудился.

Официанты оказались неразговорчивыми и важными. Таким лучше быть швейцарами. Примирившись с вынужденным одиночеством, я заставил себя думать о разных приятных вещах.

Мне припомнился жаркий летний день, свежая синь моря, желтые берега и черная лодка барбы Николая. Мы ловили рыбу и молчали. Борода его была бурой, словно сухие водоросли.

— Привет, коллега! — произнес кто-то за моей спиной почтительно-фамильярным тоном, прервав мои мысли.

Это был сухопарый бодрый старичок в черном выходном костюме и черном же демисезонном пальто. На голове у него был огромный берет, и быть может, поэтому его монашески худое лицо выглядело совсем миниатюрным. Кашне, к моему удивлению, не было белым, не было и шелковым, а из какой-то бумажной материи в крупную клетку: желто-черно-красное. Старикашка напоминал чучело и невольно вызывал усмешку. Я видел его впервые.

Сначала я было подумал, что он из тех незадачливых провинциальных поэтов, которые всю жизнь мечтают о мировой славе, корпят над входящими и исходящими в каком-нибудь учреждении и, выйдя на пенсию, с буйной ученической страстью отдаются «искусству». Порою — это хорошие люди, мечтатели и вечные неудачники, в которых есть нечто поистине трогательное: их беззаветная любовь к поэзии. Но порою — это озлобленные маньяки, приводящие тебя в бешенство своей грубой лестью, марающие все вокруг себя и превращающие случайную встречу в проклятие.

Этот как будто не был таким. От него веяло каким-то изяществом, артистичностью, чем-то присущим только ему. Скорее всего, в нем сказывалось сдержанное благородство и чувство собственного достоинства.

— Здравствуйте, — ответил я холодновато и немного недоуменно, но опасаясь, как бы он не оказался каким-нибудь знакомым, которого я забыл, тут же добавил более учтиво: — Куда путь держите?

— Да вот, в столицу. На конференцию.

— А-а-а, — протянул я.

Наступило до глупости неловкое молчание. Старичок стоял рядом, словно нищий, и мне было ясно, что он не менее одинок, чем я, и очень не прочь поболтать. Я был готов пригласить его за свой столик, но, с другой стороны, он не казался мне весьма симпатичным. Существует особый вид пассажиров: любопытные. Они беспардонно копаются в твоей --">