Лев Емельянович Трутнев - Иметь и не потерять

снаружи плотной черной тканью.

– Ну, уж если Володька побежит из деревни, ко мне переберешься, – в душе у него как бы прозвучал отголосок на жалобу матери о скучном одиночестве.

Дарье его заявление что бальзам на душу.

– Спасибо, сынок, спасибо, но не будем гадать раньше времени. Поживем – увидим. Давай вот чайку согрею, почаевничаем.

– Не надо, не ко времени. Тебе вот, может, еще чего сделать? Воды натаскать или кормов скотине?

– Скажешь ты, Ваня, что ж я, по-твоему, не в состоянии воды принести или сена корове подкинуть? Силы у меня еще хватит на это.

Иван поднялся, одной рукой обнял мать за плечи.

– Да ты у нас еще крепенькая.

Дарья почувствовала, как напряглись мышцы тяжелой сыновьей руки, и затихла. Ей была приятна его грубоватая мужская ласка.

– Ну тогда я пойду, мам, подремлю еще пару часиков да на работу.

– Иди, иди, сынок. Прости, что я тебя разбудила, не дала понежиться…

* * *

Когда Иван ушел, Дарья, решив больше не спать, стала прибираться в избе. Все равно до утра оставалось немного. Она навела порядок в кутке, протерла пол и решила затопить большую печку. Лучины, приготовленные с вечера, вспыхнули, как порох, и на нижних поленьях, уложенных на поду, сразу закрутилась в трубочки береста, слегка потрескивая, и пламя охватило дрова, реденький дымок потянулся к дымоходу.

Дарья поглядела, как разгорается печка, и сунулась под лавку за ведром, чтобы набрать в подполе картошки. В этот момент и раздался стук в наружные двери. Дарья прислушалась – не показалось ли, но стук повторился. «Иван, что ли, вернулся? Так он знает, как открываются снаружи сенцы». Сердце у нее екнуло и замерло. Дарья, не одеваясь, приоткрыла дверь в избу, помедлила, слушая. И вновь с улицы постучали, громче, настойчивее. Так не стучал никто из ее знакомых.

– Кто там? – спросила она, волнуясь.

– Открой, мама, – раздался негромкий голос, и у Дарьи чуть не подкосились ноги. Хотя и несколько иным был этот голос, но она бы узнала его из тысячи.

Дарья кинулась в сени, отбросила задвижку, и дверь распахнулась. Перед ней, весь белый, как снеговик, стоял Володька, совсем взрослый.

– Сынок! – Дарья едва не упала, хватаясь за обшлага его бушлата, и Володька подхватил ее под руки, робко вталкивая в тепло.

Дарья потянулась к его влажной щеке.

– Откуда ты в такую пору? – справляясь с волнением, спросила она, когда и Володька ткнулся холодными губами куда-то ей под ухо.

– Со станции, мам, со станции.

– И все пешком?

– На автобус опоздал, а попутных машин не было.

Дарья широко распахнула двери.

– Ну проходи, сынок, проходи. Радость-то какая! Даже сердце от нее зашлось!

Володька чуть-чуть задержался, оглядывая избу, и снял рюкзак.

– Ну, как вы тут?

– Да живем помаленьку. Все живы – здоровы. – Дарья начала помогать сыну раздеваться. – Как же ты шел в такую погибель? – сокрушалась она. – Мокрый весь насквозь. До утра бы подождал.

– Стал бы я ждать чего-то вблизи от дома. В армии и похуже бывало.

– Вот надоумился, – корила его Дарья, стягивая забитые снегом сапоги. – Ноги промочил, штаны сырые.

– Обсушусь. – Володька улыбался.

– Есть, поди, хочешь, а у меня ничего не сварено.

– Переживу. Мне бы сейчас на печку, отогреться.

– Надо же – продрог весь, – все сокрушалась Дарья, засовывая в печурки^[1]сыновьи носки. – Скидывай с себя все и лезь наверх. Печка горячая, топится. – Между хлопотами она оглядывала сына, и радость заполняла и без того неспокойное ее сердце. Дарья еще там, на крыльце, отметила, что Володька здорово вырос. Уходил он в армию малого росточка, чуть-чуть повыше ее был, а сейчас она едва до плеча ему достает. Да и дробненький он был, худой – теперь плечи не охватить, грудь развернута и лицом пригож, вылитый мама родная, а на гимнастерке значков всяких – не счесть.

Володька тоже поглядывал на мать, и в его глазах, больших и серых, с голубизной, светилась спокойная, нежная радость.

– А ты, мам, постарела. – Он одним махом взлетел на приступок, ухватился сильными руками за ребро печной доски и перекинулся на лежанку.

Дарья вешала на шесток, у дымохода, его штаны, заглядывала в печь, и пламя бросало трепещущие блики на ее счастливое лицо.

– Постареешь, сынок, все одна да одна. А хлопот – полон рот.

– Как одна? А Иван, внуки?

– Так это все налетом, временно. Иван вот недавно был – помогал мне теленка занести в избушку. Корова час назад отелилась.

– А Митя что – не --">