Валентин Одоевский - Записки Чёрного Тюльпана

Когда гробы загрузили, и грузовики уехали нам сообщили о том, что мы вылетаем только завтра на рассвете, а эту ночь проведём на этом аэродроме.

Где-то к ночи я стоял у кормы нашего самолёта и смотрел туда, куда несколько часов назад грузили ящики.

– Всё не можешь отойти? – спросил командир, подошедший сзади.

– Так вот почему вы мне не сказали, – вместо ответа сказал я.

– Ну, я ж сказал, что узнаешь. Вот ты и узнал.

Мы помолчали.

– А ведь прикинь, – продолжил он, – там в некоторых из них почти пусто. Одни руки и то в лучшем случае. Всё что смогли собрать… И представь, вот завтра мы прилетим, а там стоят их родные… матери, отцы, жёны, может даже дети. А им на руки гроб… с красной фамилией на нём. Дескать, нате, получите – распишитесь… Только подумай, ведь они ж больше никого никогда не смогут обнять, не смогут сказать, как любят своих родных… Ничего не осталось, понимаешь?

У Астахова показались слёзы.

– И знаешь, с одной стороны, не мои это проблемы. Мол, мне-то что – сел, привёз, а дальше сами…

И тут он взглянул на меня и положил руку мне на плечо.

– Совесть. Душа не позволяет! Чувствую я их, ребят этих, понимаешь? Завтра. Завтра ты поймёшь…

Он обнял меня так, как будто мы были всю жизнь знакомы… нет… как будто мы были родными братьями… И заплакал… Я чувствовал, как уже опытный лётчик просто плачет у меня в объятиях, но я, видимо, смутно понимал почему. Я просто чувствовал жалость и тревогу то ли за моего командира, то ли за тех ребят, что сейчас лежали там – в грузовом отсеке нашего «Антоши» …

8.12.1999.

Мы встали рано. Хотя, я так и не понял спал ли я вообще? Скорее просто лежал с закрытыми глазами.

На улице было очень холодно, но снега всё ещё не было. Небо всё ещё темным-темно.

– Чего задумался, лётчик? – окликнул меня Паша, держа в руках кусок хлеба.

– На небо смотрю, – ответил я.

– Наглядимся ещё сегодня. Нам сначала надо будет в Краснодар приземлиться, ребят привезти, а потом только на базу.

– Во как.

– Да. Ну, чего стоишь? Пошли завтракать!

Завтракали мы в солдатской столовой. Все были невероятно молчаливы и угрюмы, да говорить, в общем-то, и не хотелось, ибо настроение у всех было самое, что ни наесть печальное.

Когда мы вышли из столовой Астахов посмотрел на Игоря:

– Родимая-то хоть целая? Не выдул?

– Обижаете, капитан! – ответил борттех. – Цела! Как слеза прозрачная!

– Вот и проверим сегодня…

Астахов посмотрел в небо.

– Ой, Господи… прости нас грешных… Паша, пока не сели, зачитай свою молитву…

Штурман достал чётки и, перебирая их, стал в пол голоса читать какую-то молитву. Перекрестился. Мы последовали его примеру. Я в бога не особо верю, но тоже перекрестился.

– Ну, всё – Аминь! – сказал командир. – Экипажу занять свои места!

Всё шло как вчера, мы сели на свои места, всё проверили, как говорится, всё по карте. Вновь полетели в эфир позывные. Снова у земли штиль и нам разрешают взлёт. Однако взлетать уже немного сложнее из-за нагрузки, но «Антоша» послушно отрывается от земли, и мы набираем высоту.

Как только поднялись на семь с половиной, Астахов крикнул:

– Игорь!

– Да, капитан! – отозвался борттех.

– Ты ещё не начал?

– Только хотел…

– Наливай!

Через минуту к нам в кабину вошёл Игорь с двумя гранёными стаканами водки.

– Ну что, лейтенант? – угрюмо сказал капитан. – Давай за тех, кто у нас в грузовом лежат… Светлая память, хоть и не знакомы…

Мы подняли стаканы и, не чокаясь, выпили. Никогда не любил водку, но сейчас она была очень кстати.

– Понимаешь, – начал Астахов, – нам ведь сейчас самое страшное предстоит пережить. Через несколько часов мы прилетим, сядем, начнут выгружать гробы… а там их родные стоят, понимаешь? Как нам им в глаза с тобой смотреть? А мы ж ни в чём не виноваты, ведь так? Таки вот мы, лейтенант, ангелы смерти в чёрном тюльпане…

Летели долго. Примерно часов пять.

Когда уже показались красно-белые огни на ВПП капитан, выругавшись, сказал:

– Господи! Если ты есть, прости нас