Владимир Васильевич Карпов , Вячеслав Алексеевич Пьецух , Петр Николаевич Краснов , Олег Сергеевич Корабельников , Сергей Бардин , Валерий Козлов , Юрий Павлович Вяземский , Николай Александрович Шипилов , Николай Дорошенко , Ярослав Алексеевич Шипов , Леонид Евгеньевич Бежин , Татьяна Никитична Толстая , Татьяна Алексеевна Набатникова , Николай Павлович Исаев , Олег Анатольевич Пащенко , Пётр Георгиевич Паламарчук , Владимир Владимирович Курносенко , Александр Петрович Брежнев , Сергей Николаевич Ионин , Дмитрий Львович Дурасов , Юрий Васильевич Доброскокин - Рассказы тридцатилетних

благополучию и достатку. Эта жажда никуда не исчезла в наш век, хотя само понятие духовности было в значительной мере социально переформулировано. Необходимо подчеркнуть, что писателя — в отличие от лингвиста — должен интересовать не столько язык литературы, сколько великий метаязык жизни, который тоже развивается и меняется, хотя заметить эти изменения подчас труднее, чем в обычном языке. Во многих произведениях молодых прозаиков, в том числе и включенных в сборник, показано, что такие категории духовного опыта, как аскетизм, отшельничество, изолированность от людей, сейчас утратили свое значение, и если человек бросает профессию, близких друзей, семью, чтобы работать сторожем или истопником в котельной, в уединении читать книги и пореже встречаться с людьми, то его отшельничество лишено подлинного духовного смысла и скорее напоминает заурядное фрондерство. Именно таким фрондером выглядит герой рассказа Николая Шипилова «Одиноко», который сбегает в деревню, разочаровавшись в любимой девушке, и томится там от скуки и безделья. В то же время Колька Медный из рассказа Олега Пащенко не способен и часу пробыть в одиночестве и охвачен единственным стремлением взвалить на себя побольше чужих забот, и хотя вмешательство в жизнь незнакомых ему людей часто заканчивается для него плачевно, Колька — человек подлинной, высокой доброты и духовности, недаром ему присвоено прозвище «Его благородие».

Да, сейчас не встретишь седовласых старцев-отшельников, которые утешат, приветят и добру научат, но в то же время великий метаязык жизни уже выработал новые понятия духовного бытия. Молодые прозаики умеют видеть эти понятия, угадывать их в будничной суете, и поэтому они как бы призывают читателей: вглядитесь в толпу людей, заполняющих автобусы и вагоны метро, и, может быть, вы узнаете в них новых пророков, неведомых Пушкину и Толстому. Наша беда в том, что мы по инерции переносим старые понятия на новые явления жизни, и в результате получается то, что древнекитайские философы называли расхождением между вещами и именами. Пример такого расхождения — определение двадцатого века как сугубо технического, ориентированного только на материальный прогресс. В подобном определении виноват не столько век, сколько мы сами с нашими стереотипами мышления. Отбросим эти стереотипы, и под оболочкой технического века мы услышим мощные гуманитарные веянья. Подлинный гуманитарный пафос пронизывает рассказ Юрия Вяземского «Цветущий холм среди пустого поля»: женщина, чья исповедь занимает большую часть рассказа, не совершает необыкновенных и героических поступков, но она необыкновенна своей способностью любить, душевным богатством, умением чувствовать. Автор почти ничего не сообщает о внешних обстоятельствах жизни своей героини — даже имя ее остается неизвестным, но зато в анализе ее сокровенных чувств он достигает тончайшего — подчас микроскопического — психологизма. Ю. Вяземский как бы сгущает неуловимую эссенцию чувства до концентрации насыщенного психологического раствора, и мы не воспринимаем это как формальный изыск, как любование психологией ради психологии, потому что человек духовный — это прежде всего человек чувствующий, чье нравственное богатство неотделимо от богатства его душевного мира.

К числу таких чувствующих людей относится и Ваня Понькин из упоминавшегося рассказа Н. Шипилова «Одиноко». После войны Ваня приехал жить в деревню, и хотя никогда до этого ему не приходилось заниматься крестьянским трудом, стал работать в колхозе, косить, пахать землю — и все это ради любви к женщине, которую он взял в жены вместе с ее детьми и ради которой был готов на самый тяжелый труд, на любые испытания. Ваню в деревне считали за чудака, иногда подсмеивались над ним, а «уехал — и незвонкая жизнь стала, как без мамки», — говорит о нем старик Анкундинович, некогда обучавший Ваню крестьянскому ремеслу. Чудаки, странные люди часто встречаются на страницах молодой прозы, и всякий раз их чудачество оказывается не эксцентричным проявлением зла, а застенчивой маской, под которой скрываются доброта и любовь. Такими чудаками представляются и герой рассказа Вячеслава Пьецуха «С точки зрения флейты», укравший у соседки четвертной, чтобы погасить вспыхнувшую к ней любовь, и дурочка Соня из рассказа Татьяны Толстой, спасающая в блокаду женщину по имени Ада Адольфовна, которая всю жизнь забавлялась тем, что писала ей --">