Марта Кетро - Рассеянная жизнь

розоватого на закате; говорящий на непонятных языках, но очевидными знаками; пропитанный тысячелетней верой нескольких религий и беспамятной сиюминутной прелестью. Местные страшно важничают, рассказывая о том, какой Иерусалим своенравный, кого-то может невзлюбить или вовсе не впустить: известна история о еврейском филантропе, который физически не мог въехать в благословенную столицу, так и жертвовал всю жизнь миллионы из-за бугра. В самом деле, многие жалуются на гнетущее впечатление и безотчётную тревогу, накрывающую на здешних улицах, а в Старый город не стоит соваться под психоделиками, иначе бэд-трип гарантирован.

И потому Поль прислушивалась к себе с некоторым беспокойством, но в первые же минуты почувствовала необъяснимое веселье, пузырьки счастья в груди, газированную радость, которая не думала угасать ни на Виа Долорез, ни в храме Гроба, ни даже у Стены Плача. Как будто ей доподлинно сообщили, что смерти нет и всё почти можно. Пожелай, хорошенько сформулируй и напиши записку, поставь свечку, брось монетку — соверши любой ритуал, который тебе симпатичен, — и сбудется многое. Поль честно поискала своё настоящее желание и поняла, что как ни глупо это звучит для женщины её лет, но да — любви, счастливой и воплотившейся.

Неделя в городе пролетела, как медовый месяц, то есть очень быстро, и всё же медленней, чем обычные семь дней, потому что была наполнена до краёв.

А уезжать она решила через Тель-Авив — туда можно добраться на автобусе, посмотреть на море, а потом до аэропорта на электричке, выходило дёшево. Знающие люди посоветовали ехать до вокзала на севере, оттуда спускаться в порт, идти к югу, сколько душа пожелает, а дальше взять такси, сказать волшебные слова: «аХагана стэйшен» и платить по счётчику, а то обдерут.

У Поль с собой только ручная кладь, лёгкий чемодан на колёсиках — много ли надо на неделю, когда существуют кашемир, шёлк и курточки «юникло». И вот она уже идёт в любимых уродливых штанах-афгани по набережной, застеленной палубной доской, слушает шелест моря, ссору влюблённой парочки, перезвон яхтенного такелажа; смотрит на сизые волны, которые дотягиваются до неё тяжёлыми каплями, дышит солью и ветром.

Ничего толком не знает: где конкретно находится, какая это часть города, всё ли в нём такое и всегда ли? Этот Тель-Авив был пасмурным и чистым, другого могло и не случиться, и тогда он остался бы для неё городом чаячьих французских криков, деревянных настилов и холодного ветра. С мужчинами у неё иначе, с первого взгляда ясно, сварит он ей кофе с утра или так и останется посторонним. А тут ничто не предвещало отношений, было только понимание, что не про её честь вся эта иностранная жизнь, ведь не бывает более неприсвояемых вещей, чем города у моря, отделённые многими границами, большими деньгами, иноязычием и законами о пребывании. Да и вообще, с какой стати.

Поль тогда вернулась в Москву, погрузилась в работу, но всё не могла выбросить из головы ни небесный город, сложенный из белого камня, ни короткую прогулку вдоль моря, ни голос девицы, бесстыдно и горестно орущей любовнику: «Мёрд!» И к осени, когда встал вопрос о том, где скоротать ноябрь, её израильская сетевая знакомая спросила у себя на страничке, не хочет ли кто пожить в Тель-Авиве пару недель за умеренную плату. Поль хотела. Взяла билеты, прилетела и тут же с порога начала жить. Не было туристической отчуждённости и страха заблудиться, потерять деньги, нарушить неизвестные правила и влипнуть в неприятности. Она признала Тель-Авив как безусловно родной город — в том смысле, который вкладываешь в это слово, когда оно возвращается к тебе очищенным от жлобских смыслов. Так-то всё начинается с шансонных интонаций: «ну, здравствуй, мама рóдная», «привет, роднуля», «дай копеечку, родненький», и «родная жена не узнала его, проходя мимо нищего старца». Или с патетики: «мой самый родной человек!» — тревожащей душным бесцеремонным напором. Но когда раздражающие ассоциации отшелушиваются, остаётся единственно подходящее слово, чтобы обозначить спокойную, чуть безвыходную близость. Куда я от тебя, куда ты без меня? — да уж найдём, куда. Но всякая перемена будет означать прежде всего не новую жизнь, а то, что я теперь не с тобой, а ты не со мной. И с этим городом очень быстро выстроилась такая связь, что для Поль время разделилось на две неравные части, когда она в Тель-Авиве, и когда нет. А ведь говорили ей друзья: «Сочиняя записку в --">