Валерий Столыпин - И снов нескромная невинность

Неопытная. В тундре нельзя расслабляться, особенно в начале лета: считаешь до десяти и уже ночь.

Шучу, это было утро.

Несколько забросов спиннинга обеспечили нас ухой. Сухостой под рукой. Двухместную палатку мы поставили минут за десять, лагерь разбили играючи.

Солнце пекло неимоверно, даже заставило нас раздеться: не так, как могут представить себе жители юга или средней полосы – мы сняли лишь свитера и фуфайки. Одежда за полярным кругом многослойная даже при температуре в двадцать градусов тепла: специфика климата. Комаров и мошку никто не отменял.

Я знал, зачем приехал: у нас было три до безобразия романтических дня.

Я и она, она и я. Даже во сне мне не могла подобная фантазия явиться.

Невостребованное томление, нечто, о чём Леночка наверняка  слышала, определённо знала из девичьих откровений, туго распирало обтягивающую её упругую грудь кофточку, выплёскивало волны неизведанного, загадочного возбуждения, отчего её лицо горело стыдливым румянцем. Подругу накрывала растерянность и робость, если случалось слишком пристально посмотреть мне в глаза, особенно когда этот взгляд нечаянно рассекречен. Я это чувствовал, видел.

Именно потому нервно смеялся. Смеялся просто так, чтобы подбодрить себя, чтобы купировать ненавистную робость. А ещё потому, что возбуждён и испуган был сверх всякой меры. Потому, что хотел целовать её везде, прикасаться к самому-самому, хотел прижимать её настоящую, без покровов и тайн, поглаживать, где попало живую трепещущую плоть, не сдерживая себя, по вдохновению.

Хочу, хочу!

Хочу чувствовать всё-всё, что и она, даже больше, внутри и снаружи, когда моей руке позволено хозяйничать даже там, где нельзя, когда мы вместе как единое целое.

Хоть бы знак подала, что пора, что уже можно!

Три дня. У нас в запасе три бесконечных дня.

– Ленка, дурёха,– очнись, наконец! Ещё мгновение и ты уже ничего изменить не сможешь, – мысленно кричу я, опасаясь того, что девочка услышит мои мысли.

Уха выкипала, мы целовались.

Объяснять и выпрашивать не пришлось.

Раздевались по отдельности, по разные стороны от прибрежного кустика. В воду заходили, не глядя, как в игре, когда нужно с завязанными глазами срезать с ниточки приз.

Я держал пальцы крестиком, хотя презирал суеверия.

Моя Ленка. Моя, моя!

Мы стояли обнажённые, возбуждённые, растерянные, испуганные откровенным недоверием, тревожной настороженностью, напряжённым ожиданием то ли обретения, то ли потери чего-то весьма важного: ведь видели мы друг друга нагими впервые.

А ещё, ещё мы до жути боялись шелохнуться в холодной, как оказалось, до одури, до лихорадочного озноба воде, тряслись мелкой дрожью – не то от холода, не то от предательски сковывающего волнения и не решались даже за руки взяться.

Я решился на подвиг первым: неуклюже обнял Ленку, кожа которой покрылась тугими мурашками, несмело прижал, боясь что-то сделать не так, несмотря на  атакующую так некстати стаю гудящих и жалящих комаров размером наверно со шмеля и залезающих во все щели вездесущих мошек.

Мне было невыносимо стыдно – я чувствовал каждой клеточкой её упругую грудь, но более того беспокоило набухающее нечто, упирающееся в её девственный животик. Я боялся, жутко боялся, что Леночка, что ей это не понравится и тогда…

Время остановилось, как стоп-кадр в кино, картинка зрительного восприятия медленно поплыла, заваливая горизонт, перевернулась вверх ногами и замерла, мигая на одном и том же кадре.

В голове гудела странная пустота. Мне стало тесно внутри себя, по причине чего пришлось временно покинуть тело, которое вело себя развязно, странно.

Знаете, так бывает, когда смотришь интересное захватывающий триллер, в котором главный герой вот-вот совершит роковой поступок, потому, что не знает, не может представить того, о чём осведомлён зритель.

Эмоции поднимаются на уровень солнечного сплетения, запирают дыхание, отключают сердечные ритмы, тело сковывает вселенский, нездешний ужас.

Но, то в кино, которое по желанию можно смотреть или не смотреть. Реальная жизнь куда напряжённее и жёстче.

Сердце может внезапно замереть навсегда, запас кислорода иссякнуть, не успев напитать кровяные клетки, снабжающие мозг, который дирижирует симфонией жизни. И всё!

Всё!

Страшно!