Алекс Петровский - Обычный человек

Мой крик боли и отчаяния заполнил вентиляционную шахту и еще долго я слышал уходящее вверх эхо.

Спустя полчаса агония немного отпустила меня, и, пошарив руками по сторонам, ведь к темноте глаза еще не привыкли, я обнаружил, что шахта уходит горизонтально в бок.

«Ну что ж, поползу туда» – подумал я и медленно, словно улитка, двинулся дальше.

***

«Кажется, я достиг дна» – думал я, подтягивая туловище одними руками, так как ноги жутко болели. – «Оно и не удивительно. Упасть с такой высоты и отделаться переломом ног. Да меня, как и Григоренко, хрен убьешь».

Я засмеялся, но тут же перестал, так как от смеха в ноги ударила боль, словно в них вонзили пятьдесят ножей одновременно.

Полз я очень долго, отчасти из-за того, что приходилось работать одними руками. Глаза вновь начали привыкать к темноте. Через несколько метров я подполз к очередной решетке, чуть было не пропустив ее – настолько слаб был свет, идущий из помещения.

– Похоже на тюремную камеру, – прошептал я и толкнул решетку. Она с легкостью поддалась, но внутрь я не полез.

«Пойду посмотрю, что там дальше».

Но, преодолев еще несколько метров, я уткнулся головой в стену. Пошарил руками по сторонам – тупик.

«Чертов тупик. Неужели, тюремная камера – это все, что мне оставила судьба?»

Ползти назад было еще тяжелее, развернуться в таком стесненном пространстве без ущерба ногам я не мог. Отталкиваясь назад, превозмогая дикую боль, я дополз до входа в камеру. Пот крупными каплями стекал с моего лба.

Я заполз внутрь помещения, напоминающего тюремную камеру. Да! Несомненно, это была она: койка, решетка на окне, железная дверь со створкой посередине, одинокий унитаз и раковина.

– Ну, лучше чем ничего, – я подполз к двери и постучал, – Есть кто-нибудь?! Вы меня слышите?! – Крикнул я и прислушался.

Не услышав ни звука за дверью, я постучал еще раз.

– Мне нужна помощь, у меня открытый перелом!

В ответ – тишина.

Через какое-то время в самом низу двери открылась еще одна створка, которую я сначала и не заметил, через нее кто-то просунул тарелку с какой-то баландой. То была овсяная каша, а сверху лежал ломоть черствого хлеба.

– Вот те на…У меня кровотечение! Мне его кашей останавливать что-ли?

И вновь никто мне не ответил.

Тогда я взял тарелку, и, попробовав на вкус содержимое, с силой швырнул ее в стену.

Пока каша стекала со стены, я, выругавшись, заполз на кровать, используя только руки, и перевернулся на спину.

– Здесь хотя бы кормят…

Я снял рубашку, разорвал ее и перемотал ногу чуть выше перелома. Лежа на кровати и глядя в окно, за которым, казалось, не было ничего, кроме непроглядной тьмы, я погрузился в полубессознательное состояние.

Ты ведь понимаешь, что ты бы никогда не смог убить его?

«Ни черта я уже не понимаю».

Таким образом, ты бы не смог получить эту должность. Понимаешь?

«Нет. Не понимаю. Мне плевать».

Нет, тебе не наплевать. Слушай сюда. Такие как он всегда будут впереди тебя, как бы ты не рвал свой зад.

«Ой! Заткни свою пасть»…

***

Так я и лежал, беседуя с самим с собой, бесконечно долгие часы, а может быть даже вечность, пока не услышал топот. Топот и гомон людей за дверью. Они нашли меня. Они бежали сюда, чтобы расквитаться со мной. Они стучали в дверь. Они топали. Что-то говорили. Каждый из них говорил что-то свое. Невозможно было различить, что именно. Но и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, о чем речь. Они вываливали на меня всю свою несостоятельность, все свои неудачи: комплекс неполноценности, ловко прикрытый нарочитой самоуверенностью; завуалированную недалекость; лицемерное раболепие; бутафорскую важность; подавленную агрессию; долги по кредитам; лишний вес; сексуальную неудовлетворенность; суицидальные наклонности; жестокость; эгоцентризм; жадность и скаредность; ненависть; боль и прочее, и прочее. В общем, стучали и топали вовсе не люди, но их призраки, которых они, как собственно и я, хоть и пытаются, но не могут убить.