Сарит Ишай-Леви - Королева красоты Иерусалима

Однажды во второй половине дня, когда я собиралась пойти к Амнону, меня остановила Рахелика.

– Мне нужно сбегать домой, – сказала она. – Побудь немного с мамой, пока Бекки не придет.

– Но у меня экзамен! Мы с подругой должны заниматься!

– Позови свою подругу, и занимайтесь здесь.

– Нет! – голос матери, который в последнее время почти не был слышен, заставил нас обеих подскочить. – Ты никого сюда звать не будешь! Хочешь – уходи. Я не нуждаюсь в твоей заботе!

– Луна, – запротестовала Рахелика, – ты не можешь оставаться одна.

– Мне не нужно, чтобы она держала меня за руку. Мне не нужно, чтобы Габриэла, или ты, или Бекки – да хоть сам черт! – ухаживали за мной. Мне не нужно ничего, оставьте меня в покое!

– Луна, не сердись, я уже два дня не видела Моиза и детей, я должна наведаться домой.

– Да наведывайся куда хочешь, – отозвалась мама и вновь замкнулась в себе.

– О господи! – всплеснула руками Рахелика.

Я еще не видела тетю такой расстроенной. Однако она тут же взяла себя в руки и велела мне:

– Ты останешься возле матери, и ни ногой отсюда! Я сбегаю домой на полчасика и немедленно вернусь. И не смей оставлять маму одну даже на минуту!

Она повернулась и вышла, и я, к своему ужасу, оказалась наедине с матерью. Воздух в комнате можно было резать ножом. Мать со злобным и кислым лицом сидела в своем кресле, а я стояла посреди гостиной как идиотка. В ту минуту я готова была сделать что угодно, только бы не оставаться с ней с глазу на глаз.

– Я пойду к себе в комнату заниматься. Дверь я оставляю открытой, если тебе что-то будет нужно – позови меня.

– Сядь, – сказала мать.

Что? Мать просит меня посидеть с ней, когда мы вдвоем в комнате?

– Я хочу тебя о чем-то попросить.

Я напряглась. Мать меня никогда ни о чем не просила, только выдавала распоряжения.

– Не приводи сюда никого из друзей. Пока я не умру, я не хочу чужих людей в доме.

– Какое там «умру»! – от испуга я смогла возразить ей такими словами, которых сама от себя не ожидала. – Ты еще всех нас похоронишь!

– Не волнуйся, Габриэла, – ответила она тихо. – Это ты меня похоронишь.

В комнате было слишком тесно для нас двоих.

– Мама, ты должна благодарить Бога. Многие заболевшие раком сразу же умирают. А тебя Бог любит. Ты разговариваешь, ты видишь, ты живешь…

– Это называется жить? – усмехнулась мать. – Чтоб мои враги так жили. Это же смерть заживо!

– Ты сама выбрала такую жизнь, – возразила я. – Если бы ты захотела, могла бы одеться, накраситься и выйти из дому.

– Ну да, конечно, – процедила она. – Выйти из дому… в инвалидной коляске…

– Твой друг Рыжий… ну который лежал с тобой в больнице, раненый… Не помню, чтобы он отказывался выезжать на улицу в инвалидной коляске. Зато помню, что он постоянно улыбался.

Мать взглянула на меня, словно не веря ушам.

– Ты помнишь его? – тихо спросила она.

– Ну конечно, помню. Он сажал меня на колени и катал на своей коляске – как на сталкивающихся машинках в Луна-парке.

– Луна-парк… – пробормотала мама. – Чертово колесо…

И внезапно разрыдалась, замахала рукой, чтобы я вышла из комнаты и оставила ее одну.

Понятное дело, я немедленно убралась. Мне и так тяжело было переварить этот разговор, столь непривычный для нас. Единственный наш разговор, хоть как-то похожий на беседу матери и дочери, да и тот окончился слезами.

Мать рыдала как профессиональная плакальщица, голос ее то взлетал, то падал, и я у себя в комнате заткнула уши. Я не могла вынести этот отчаянный плач, эти рыдания, но у меня не хватило духу встать с места, пойти обнять ее, утешить.

Потом я много лет жалела об этом. Но тогда мое сердце, вместо того чтобы смягчиться, словно окаменело. Я лежала на холодном полу, зажимая уши, и беззвучно молила: заставь ее замолчать, Господи, пожалуйста, заставь ее замолчать! И у Бога хватило глупости меня послушать.

В ту же ночь послышались завывания скорой помощи. Заскрежетав тормозами, машина остановилась у нашего дома. Четверо дюжих санитаров взобрались на последний этаж, преодолев пятьдесят четыре ступеньки, уложили мать на носилки и отвезли ее в больницу.

На операционном столе врачи в ужасе обнаружили, что мамин организм буквально весь изъеден изнутри.

– Это безнадежно, – сказал отец. – Врачам тут нечего делать. Твоя мама уходит.