Зот Корнилович Тоболкин - Избранное. Том второй

парень и – вдогонку за ней. А там, в кустах, девка сама в руки дастся. Может, для того и облила, что не терпится залётку обнять, а на людях стыдно. Случалось, сам в кусты побегивал, догонял кого-то...

«Отслужил, стало быть», – посочувствовал я колодцу, прикрыл его ветхий сруб рассохшимся творилом, валявшимся тут же без петель, утыкал щели травой.

А трактор томился, привязанный к пролеску сучёной вожжой борозды, ждал исчезнувшего хозяина. Вот явится он, и рядом с первой бороздой ляжет вторая, третья... всё поле заворонеет, залоснится тугими пластами. К запахам прежним добавится новый, глубинный, и звуки вокруг станут иными, и по раздвинутому пространству, дивя глаз, покатятся мятежные чёрные волны. Полюшко-поле...

Есть в осени какая-то загадочная влекущая тайна: хочется коснуться её и боязно касаться – вдруг исчезнет с разгадкой трепетное предчувствие лучшего!

А трактор стоит... Зажмурясь, шагнул я в поле, точно с крыши прыгнул. Под ногою хрупнуло что-то. «Груздь!» – угадал по звуку, но не наклонился, а почти побежал к трактору. Только одно теперь важно, только одно: лишь бы трактор был на ходу, лишь бы заправлен горючим.

С готовностью взверещал пускач, и вскоре к его заполошной трескотне подключился внушительный бас дизеля.

«Ну, тронули!» – трактор легонько взял с места. Из-под лемехов аккуратные змеились пласты. Оглядываясь и вздрагивая от счастья, я привычно тянул на себя и отталкивал рычаги. «Жданка моя! Жданушка!» – бормоталось в гуле, но своего голоса я не слышал, а слышал только, как лупит в грудную клетку нетерпеливое сердце, как жарко коробит пылающие щёки.

Поле гектаров во сто. Гон – без малого километр (от колка до дальней рощицы), а мужичина, которому кабина мала, щенячьи взвизгивает и готов прыгать от счастья соприкосновения с родимой землёй, кататься по ней и кричать от пьянящей радости. Воля же, отчий край! Три года ждал я этого мига. Да простят мне отцы-командиры, но в последний месяц службы я чуть не удрал. Душа домой рвалась, ныла, и всё казалось: вот-вот начнётся война и я уж не увижу родное гнездовье, не попью воды из своего колодца.

Сбылось. Увидел...

Солнце справа запало, заря набухла рябиново, и над Земляным родилась первая звёздочка. Долго ей, крохотной, зреть, расти до блистательного сиянья. Да не успеет рассияться, пожалуй. Коротка ночь.

Я включил фары, и впереди чётко обозначилась борозда, над которой роилась в луче припоздалая мошкара.

Теплынь, словно август ещё за окнами кабины. И мнится мне, что и теплынь эта, и всё, всё на свете ради меня.

Небо обнимается с землёй, звенит светлыми звёздами, покачивая медленной бляшкой луны, и шелестит голубой прохладной мантией. В честной, в нестареющей красоте его всё вечно, всё надёжно, и земля доверяет ему себя безоглядно, полно, застенчиво обнажив литое, без единой порчины тело. В их вечном, тихом соитии даже неопрятные душою люди не замечают греха: грех ли – продление рода, грех ли – жизнь?

...Над березняком, через который просматривались редкие огни деревни, колыхалось пухлое облако. Под его колыханьем смутно белели стволы ближних берёз, ершились кусты малины, а в середине опять затаился осевший зарод. Всё это выхватил рассеянный луч левой фары, правый был уже направленней. Когда в деревне погасла одна из ламп – сердце дрогнуло. Неужто лампа в моём доме? Ждите меня, ждите!

Но трактор повернул вспять, и оторваться от него, кинуть гон на половине, на полпути от колодца, не хватило сил. Досадливо хоркнув, рванул рычаги, и за спиною остались огни деревни, померкший березняк, кусты, стог. О них забылось, но прежняя радость полегчала. Остудно заломило виски. Как дальний гром напомнили о себе дремавшие мысли, одолело беспокойство: «Как они там? Стары ведь и хворы оба... Как вы там, мои родные?..». Глуша тревожные разные думы, послал трактор быстрее, и межа показалась раньше.

Посвежело. «Пожалуй, иней падёт!» – решил я и пожалел, что не отведаю пупырчатых маминых огурцов. Хотя какие в октябре огурцы? Если и остался случайный на грядке, то и его куры доклёвывают, роясь в чернозёмных лунках, а проглядят, так устережёт иней.

Ну, довольно! Пора и домой. Там уж, наверно, банька истоплена. Мать загодя чует моё возвращение. Неужели не угадала на этот раз?..

...Мать угадала. Но банька к утру выстыла. Зато согрелась истосковавшаяся по земле душа, набралась от неё силы. Ещё раз хлебнув воды из колодца, я --">