Егор Уланов - Тунисские напевы

молвил Кирго, словно обращаясь не к Сеиду, а к высшему судье.

Тут Сеид задумчиво взглянул на Гайдэ. Кирго, увидевший этот взор, зацепившийся за него, как утопающий цепляется за соломинку, неистово закричал на Гайдэ: – Скажи же им! Это всё я придумал! Я обманул тебя!

Гайдэ молчала. Но не потому, что не могла вымолвить ни звука; просто есть такие глубины отчаянья, когда ясно сознаёшь бесполезность любых слов.

– Я верую в Аллаха и не хочу губить невинной души. Знаю, что согрешил… с самого начала знал, и был готов к вечности в огне. Мне нет прощения, но она…

Голос его звучал так ясно, словно горный ручей бьёт о влажные камни прозрачной струёй. Ракыб стоял ошеломлённый. В нём не было сил сказать господину о некоем янычаре, которого упоминала доносчица. Перед этим странным самопожертвованием он был бессилен.

– Хорошо. Наложница останется жива. Она будет рабыней. Я не оскорблю себя, разделив с ней ложе. Но раз её обманули, запутали, то жизнь у неё отбирать не стану…

– Благодарю вас… – угасающим голосом произнёс Кирго.

– А ты, евнух, умрёшь немедленно…

Тишина лавиной выстлала огромную пропасть меж двух моментов: прошлым и настоящим, а если быть точным, то между двумя секундами. Такую пропасть обычно роют удар ножа или выстрел пистолета или неосторожный шаг на вершине высокой горы, но иногда ей могут стать слова власть предержащих.

– Всякая душа вкушает смерть, – равнодушно говорил юноша, заглянув прямо в глаза Сеиду, – и вам сполна будут даны ваши награды в день воскресения. И кто будет удален от огня и введен в рай, тот получил успех.

Ввели девять наложниц. Все они были в чадрах, чтобы Ракыб не видел их тел. Эти девять чёрных ангелов встали полумесяцем, запрудив стены своими извилистыми тенями. Гайдэ сидела в углу, опустив глаза. Гайнияр тщетно пыталась привлечь её внимание разными движениями, дабы по её взору отгадать, что же произошло, и что будет далее. Наложницы вопросительно осматривали комнату; видели Кирго, лежащего на полу; недоумение было не долгим.

Ракыб молча вышел на центр комнаты, вынул ятаган, с сожалением обвёл глазами толпу и ударил. Голова медленно покатилась. Девы вскрикнули; слёзы хлынули у них из глаз. Лишь Жария молча смотрела пустыми, но полными скорби очами. И ведь страдать со слезами и всхлипами легче, а без них больнее и обиднее; да только люди часто принимают это страдание за равнодушие.

А Гайдэ… да что Гайдэ… о чём она сейчас жалела… о своём утерянном счастье и Фариде или о бедном евнухе? Даже она сама не смогла бы ответить.

И Кирго похоронили ни как христианина: под песни дьячков в необитом гробу; ни как мусульманина: под завывания муллы и в белой ткани. Да и никто не знал как… и не хотел. Может, кинули в пустыне, может, сожгли, а может…

Карпер, заслышав исход дела, долго не пил и не блудил, будто хотел искупить какой-то грех. Мулла Мактуб услышал конец истории от Ракыба. «Злой, значит, был человек, – заключил мулла, – Так записано, значит, тому и быть».

Малей жил ещё долго, он умер в почтении и сытости, довольный своей жизнью. До конца будучи смотрителем гарема, в последние годы, не делая ничего, он стал начальником двух новых евнухов. Поистине, Аллах видит рабов. Аллах милостив к рабам. Похоже, только к рабам.

Наложницы жили по-прежнему. Асира сделалась третьей женой Сеида и живёт в большом роскошном доме. Жария стала первой наложницей и теперь ведёт дела гарема, советуя подругам наряды. Строгая и самодовольная в толпе красавиц, иногда она приходит в беседку на крыше, и, оставшись одна, тихо плачет.

Эпилог

– И всё? – спрашиваю я.

– Есть ещё несколько строк, – отвечает она, задумавшись, – Да я не очень хорошо помню,… но перескажу. Годы минули. Гайдэ сидит на том пляже, где Кирго признавался ей в любви. Она так и осталась рабыней и теперь уже стара. Тяжёлым трудом она выторговала себе крупицу свободы и теперь иногда приходит на пустынный пляж. Она всё ещё красива, как развалины античного храма. Красива, потому что в этих стенах когда-то жило таинство некоего божества; и следы его пребывания можно ещё отыскать. Смотря на неё, видишь красоту прошлого. Да и её взгляд был устремлён в прошедшее. «Где же ты теперь, Кирго? – вопрошает Гайдэ, – Пустили ли тебя в рай к твоему богу?».

Я закончил запись этими словами. Кривые буковки, тесно поставленные друг к другу, поблёскивали из маленькой записной книжки. Я едва видел в полутьме, и иногда строка наезжала на строку; --">