Оксана Петровна Асеева - Дитя. Сборник рассказов

обычная бельевая резинка. Надеты очки поверх головного платка. Линзы напоминают бинокль.

Бабушка смотрит в книгу, лежащую перед ней на трибуне, пальцем руки водит по странице и громко читает что-то. Произнеся очередную тираду, бабушка поднимает взгляд от книги и строго озирает залу и присутствующих в ней. Слушатели, стоя на коленях, кланяются, касаясь лбами пола перед собой. В очках-биноклях взгляд бабушки не только строгий, но, как мне показалось тогда, и злой.

После того как я посмотрела на это действо, мне стало тоскливо. Я понимала, что здесь надо стоять на месте и не двигаться. От этого к чувству тоски прибавились скука и холод. Я стояла молча, с сумочкой в одной руке и воздушным шариком в другой. Своей бабушки я не видела, а видела только ноги в чувяках, попы и спины, склонённые в поклоне, множества чужих бабушек, среди которых я не находила своей. У меня появилась мысль в голове: «Что, теперь всегда так будет?»

Плакать было нельзя.

Мой тоскливый взгляд остановился на шарике. Я потянула за ниточку и вяло повела кистью руки: вверх и вниз. Внезапно шарику это еле заметное движение сообщило такую амплитуду, что он, бодро подпрыгнув, вскочил на ноги близлежащей коленопреклонённой бабушки и, попрыгав чуть-чуть, успокоился там. Я, наоборот, забеспокоилась и потянула ниточку, желая возвратить шарик к себе. Но у шарика на этот счёт были свои планы. Следуя за ниточкой, шарик соскочил с ног бабушки, и поместился у неё между чувяками. Я испугалась, что шарик лопнет, потянула за ниточку, но шарик застрял намертво.

Здесь последовала очередная тирада бабушки с трибуны:

– Человек – всего лишь песчинка в этом мире!

Все склонились в поклоне, бабушка, между ступнями которой застрял мой шарик, тоже поклонилась, шевельнув при этом ногами.

– Кх-х-хх! – заскрежетал в полной тишине мой шарик, сдавливаемый с двух сторон ступнями.

Все оглянулись на звук.

– Кх-х-хх! – повторил шарик ещё раз, ведь бабушка, чьими ногами он был зажат, повернулась на звук вместе со всеми. Повернувшись, она освободила мой шарик и сердито бросила его мне. Шарик весело запрыгал по полу.

Злая бабушка в это время со своей трибуны обвела всю залу сердитым взглядом, тут же откуда-то подошла ко мне моя бабушка, взяла меня за руку и вывела из залы на улицу вместе с шариком и сумочкой.

– Ну что за дитё! Никуда, никуда с ней не сходишь! – сокрушилась бабушка. Произнесла она это один раз, а потом всю дорогу шла домой молча, поджав губы.

Мы возвращаемся домой, к бабушке. В хате тепло и тихо, слышно только, как громко тикает будильник. Во дворе в летней кухне с раннего утра до полуночи работает на полную мощь радио. Я лежу на кровати под образом Богородицы и болею, болею.

На службу моей бабушке, истинно верующей православной христианке, сходить некуда – православный храм в селе разрушен ещё в середине 50-х. На его месте построен клуб. В соседний город в храм ехать – меня оставить не с кем. А моей бабушке так необходимо послушать проповедь батюшки, исповедаться. Причаститься.

Образ Богородицы в красном углу бабушкиной хаты покрыт кипенно-белой накрахмаленной салфеткой с вышитыми узорными краями. Сама икона – в сине-голубом, крашеном масляной краской окладе.

На Пасху бабушка всегда печёт куличи, называемые здесь, на Кубани, пасками. Куличи огромные, потому что формы для них – старые кастрюли и металлические банки из-под чего-нибудь. Паски покрыты помадкой из белков, взбитых с сахаром. Поверх помадки посыпано разноцветное крашеное пшено. Этой же краской крашены яйца. Для детей специально выпекают маленькие паски в баночках из-под сгущённого молока и зелёного горошка.

А на Троицу у бабушки деревянные крашеные полы в хате устланы ароматными травами, душицей и чабрецом.

И не нужна нам та злая бабушка в очках-биноклях!

Мы – не песчинки.

--">