Алексей Дмитриев - Сколько нужно нарожать

на поправку пошёл. Ну, оба молодые, да всегда вместе, рядышком… В общем, полюбили они друг друга. Только… война ведь была. Она, проклятая, совсем для любви неподходящая. Разлучила она их. Парень-то, солдат всё-таки. Не мог он за бабьей юбкой в такое время прятаться. Как ходить начал, так в лес, к партизанам и ушёл.

Но вот так забыть всё он тоже не мог. Стал наведываться время от времени к своей спасительнице. Любовь ведь. Его уж и командование отрядное ругало, а он всё одно бегал. Сначала уговаривал всё подругу в отряд перебраться. Но не могла она. Кто-то из сельчан сказал, что отца её вроде как видел в городе. Мол, завод-то разбомбило, могли не все эвакуироваться, а может, сам не захотел. В общем, ждала она ― вдруг отец объявится.

Ну а потом, раз такое дело, стали партизаны через неё провиант забирать. Деревенские, значит, кто проверенный, к ней в хату понемногу сносили, а из отряда кто-нибудь приходил ― забирал. Теперь-то папа… Ну ведь вы уже, наверное, поняли, что это папа мой был… теперь он на законных основаниях стал к ней, то есть к маме моей будущей, приходить. Чему ж удивляться. Через некоторое время понесла она от него.

Как не скрывала она такое от сельчан, а когда пузо на нос полезло, углядел это полицай один. Понял паршивец ― из мужиков в деревне только пацаны да старики, значит, из леса кто-то ходит. Устроил он засаду возле её хаты. Терпеливый, гад, оказался. Трое суток в баньке за огородом сидел. А на четвёртые, отец как раз и пришёл. Главное, решил он уже с командованием, что заберёт маму в отряд ― негоже ей в таком положении дома оставаться. Как раз в эту ночь должны были они вместе уйти, но не вышло.

Побежал полицай, привёл своих, и как только мама с папой из хаты вышли, тут они их и взяли. У отца-то руки продуктами заняты были, не успел он сопротивление оказать. А бойца, который настороже стоял, полицаи сразу убили. Видел же этот, который в засаде сидел, куда тот спрятался. Долго потом отца били. Требовали, чтобы он согласился показать дорогу в отряд, но ничего у них не выходило. Маму тоже били, несмотря на её положение. Всю ночь, сволочи, издевались.

А утром каратели прибыли, целая машина. Как приехали, всю деревню на околице, рядом с мельницей, собрали ― там место широкое. Отца с мамой раздели, и в одном исподнем, босиком, туда привели. А время было ― ноябрь, уж морозы ударили. Поставили их перед всей деревней, и вышел из машины офицер. Он, значит, по-немецки говорит, а переводчик, что с ним приехал, переводит. Так вот, ничего он спрашивать не стал, а сказал, что, мол, есть приказ ― партизан вешать без суда на месте. А вот жену твою вместе с ребёнком ― говорит ― я сейчас одной пулей обоих застрелю, чтобы другим наука была.

Сказал, достал пистолет и маме в живот стал целиться. Тут староста не выдержал, выбежал вперёд и маму загородил. «Я староста ― говорит ― я виноват, недосмотрел. Убейте, господин офицер, меня, а женщину оставьте». Ну а тот ему: «Раз виноват ― ответишь». И застрелил, прямо на месте, у всех на глазах.

Ну и началось. Люди закричали, стали разбегаться, а каратели по ним вдогонку стрелять. Много народу перебили они тогда. Наверное, всех бы убили, но как раз отряд подоспел. Оказывается, когда родителей полицаи брали, соседка это видела. Она, как только смогла, в отряд побежала. Связная она их была. Об этом никто, даже папа не знал. Вот она партизан и вызвала. Тем самым, родителей моих спасла. Век буду за неё молиться. Жалко только, что через месяц погибла она.

***

Елизавета Петровна замолчала. Все сидели по-прежнему тихо. Наверняка они слышали этот рассказ не впервые. Мне тоже никаких вопросов задавать не хотелось. Женщина по-прежнему с любовью смотрела на портреты, как будто им всё рассказывала. Она в очередной раз погладила полированные рамки и продолжила:

– К чему я всё это рассказала. Староста-то живой оказался. Правда, ранен он был смертельно, но живой. Когда всех раненых в одной из хат сложили, он рядом с моими родителями оказался. Позвал их к себе ― сам-то двигаться не мог ― и говорит: «Видели, сколько народу за вас положили? Поняли теперь, сколько вам нужно нарожать? Вот это и есть вам мой наказ. И детям своим, внукам передайте». Сказал и умер, как будто только этого и ждал.

Ходики на стене вдруг заскрипели, там что-то щёлкнуло, и кукушка, молчавшая до сих пор, выскочила из них, прокуковав двенадцать раз. Удивлённо посмотрев на неё, Елизавета Петровна сказала:

– Ого, времени-то сколько, засиделись за --">