Степан Герасимович Залевский - На легких ветрах

потом, не помнит. Помнил только, как, ослепший от ночи, цеплялся руками за что попало, пытаясь поспеть за Петрухой, но того как ветром сдуло. И темнота…

Очухался в поле. Густая и короткая майская ночь редела.

В глазах мельтешили блестки. Но все это было уже признаком жизни — сознанием, памятью, мыслями, вернувшимися к нему, в коих защелкало, как по морзянке: Настя. Ружье. Петруха. Орлик. Все это переводилось тут же на ощущения: и яростной безысходной обиды, и жажды мщения, презрения, и снова обиды. Он вдруг вспомнил Петруху, рухнувшего в ночь, вспомнил его зловещее обещание — ну, сейчас я вам устрою тот еще тир! И мир потерял смысл, кроме одной, пронизывающей, как пуля, мысли — свершилось непоправимое…

Лешка бежал к общежитию. Вот и коридор, обитая дерматином дверь комнаты, кровать… Вот и ружье в чехле…

А вот патронташ. Четыре патрона заряжены картечью. Все на месте, как вчера.

Утро. Как медленно оно заступает и как до последнего сизо-черного вздоха сопротивляется ночь.

Сидит Лешка на обочине улицы, в коленях зажато ружье, и совсем не дождь капает на вороненую его сталь. Небо в это утро выдалось ясным, словно ничего под ним не произошло.

Степь просыпалась. Спешили к бригадной машине люди. Все: и дядя Вася, и Жора, и Петруха…

И Настя. Вот она протянула Петрухе термос с чаем, и тот привычно перекинул его дяде Васе. Вот что-то сказала, и все трое захохотали…

И в этом их смехе, в привычных жестах и напутствиях проглядывалось нечто сильное, прочное, что единило их личные жизни в одну общую главную жизнь, какой у Лешки не случилось. Иначе не заострял бы он внимания на мимоходных страстишках, на случайных промахах людей, подводя поспешную черту и навязывая им чужие — не их характеры. Не доводил бы он своего воображения до абсурда, где померещилось ему даже кровопролитие…

Из столовой меж тем выходили последние механизаторы. Торопились, зубоскалили по пустякам. Настя снова подошла к Петрухе, застегнула верхнюю пуговицу на его рубахе… И, разглядывая все это и наливаясь до бровей ярким стыдом, Лешка зыркнул по кустам, собираясь кинуть в них навсегда свое ружье…

«А ведь действительно ничего не произошло. Просто я дурак», — подумал Лешка. И не успел он на этот счет ни порадоваться, ни огорчиться, как перед ним вырос бригадир:

— Сегодня станешь на сеялку. Пошевеливайся.

Солнце медленно накалялось. Степь казалась оранжевой и млела от тишины и покоя. Машина набрала скорость.

Остановились у сеялочных агрегатов на меже между распаханным полем и нетронутой степью. Продрогшие, спрыгивали прямо в степную благодать. Пахло травами и железом. Остро. Стойко.

Что-то величественное виделось Лешке в ковыльной целине. Он жадно вдыхал ее запахи, и тело набирало необычайную легкость. Хотелось, как в детстве, бежать, прыгать, кувыркаться. Но Лешкиным напарником на Жорином агрегате оказался пожилой и неразговорчивый казах Тулиген — не распрыгаешься. Пока Жора готовил трактор к запуску, они смазали и проверили рабочие узлы своих сеялок. Тулиген все делал молча и по-хозяйски уверенно. Лешка украдкой копировал его действия. Выходило.

Подъехал зернозаправщик, загрузил сеялки зерном.

Но вот взвизгнул пускач одного трактора, второго, третьего. Агрегаты вошли в загонки, и начался сев.

…Когда ветерок дул навстречу, еще терпелось. Всю пыль от гусениц и сеялок относило назад. Когда же трактор пошел по ветру, в пору надеть противогаз. Настерпимой жарой бьет от перегретого двигателя.

И, смахивая пригоршнями пот с лица, выжимая, Казалось, последние силы, Лешка тянул на себя фрикцион…

«И он докажет! Раз доверили сделать пару кругов на тракторе — докажет». От пыли не видно следа маркера, да и самого маркера не видно, и Лешка, вглядываясь до рези в глазах, вел трактор, иногда почти интуитивно угадывая колею…

— Эй, Алеша, может, добавки?

Оказывается, уже обед. И он, оказывается, уж проглотил свой гуляш, не оценив даже умения Насти. И тут же повалился на землю.

И сон — долгий, знойный, пыльный, где снова и снова рябило, укачивало от бесконечной борозды, где ломило уши от рабочих шумов, а в огромном, похожем на лишай солончаке, словно временный обелиск, окаменел Жорин трактор. И они — Жора, Лешка и Тулиген — расцепляют и вытаскивают сеялки из грязи, каждую в отдельности…

Наконец взревел трактор, ожил и двинул напролом к свободе. И вмиг --">