Елена Семеновна Чижова - Орест и сын

ванная, и кухня… — оглядывала пустые стены. — А главное, никаких соседей… Расставим, повесим занавески… люстры… — она подняла голову. — О, господи…

От угла к висящей на голом шнуре электрической лампочке растекалось темное пятно. Оно надувалось, набухая грозовой тучей. Первая капля шлепнулась на пол как осенняя груша, а за ней пошли-поехали и яблоки, и груши, и сливы, и стало ясно, что домашними средствами не справиться: этот потоп — не из домашних. Вода хлестала гладкой струей, словно разверзлись потолочные хляби, и растекалась по полу, захватывая коробки. Утлые лодчонки, груженные посудой, уже темнели выше ватерлинии, а плоды всё падали и падали, засыпая берег. Кромка прилива подступала к ногам, окружая их прозрачной каймой.

— Тазы, — мать крикнула, — неси тазы…

Не успел отец сойти с места, как злобно рявкнул сорвавшийся с цепи звонок.

— Ну вот, уже залили, — мать махнула рукой и пошла открывать.

Входная дверь отворилась, отогнав от порога лужу, как хорошая тряпка. На площадке стоял совершенно лысый человек в белой полотняной рубахе навыпуск. Его подбородок курчавился бородой, а верхняя губа — усами, словно вся растительность этой местности сползла с черепа и держалась на щеках, уцепившись за уши. Одной рукой он жал на кнопку звонка, другой прижимал к туловищу рыжий пластмассовый таз. С верхней площадки, заглядывая за перила, спускался черноголовый мальчик. Бородатый снял палец с кнопки и, не переступая порога, протянул женщине рыжий таз.

— Брат безумствует, — ткнул пальцем в небо с таким значительным видом, словно доводился братом местному дождевому божеству. — До седьмого протекло. Тряпки есть? — и, не дожидаясь ответа, бросил мальчику быстрое, неразборчивое приказание. Тот кивнул, кинулся вверх по лестнице и тут же сбежал обратно, таща за собой огромную мешковину, усаженную такими прорехами, словно он только что выволок ее из схватки с другими мешками. Мужчина разорвал с треском и кинул женщине под ноги: — На меня гоните, буду загребать.

Мать опустилась на колени и подоткнула тряпку под зыбкий водяной край.

— Помочь? — Ксения выглядывала из комнаты.

— Иди, иди! Не лезь! Она у меня болезненная, — выжимая тряпку, мать зачем-то поделилась с мужчиной.

Работали молча, без устали нагибаясь и разгибаясь, и вода наконец пошла на убыль. С потолка больше не лило, как будто таинственный дождевой брат поставил на место небесные заслонки. Запахло вымытым жильем. Мокрая мешковина перебила холодный строительный дух, задышалось свободнее и легче. Влажные полы сохли на глазах и блестели так ровно, что потолок показался сущим вздором:

— Все равно переклеивать, — мать оглядела желтушные обои. — Заодно и побелим… Хорошо будет, — и кивнула Ксении, словно уже выполнила свое обещание.

Отец поднял таз и слил в ванну.

— Я на девятом, ровно над вами, — сосед счел нужным объяснить. Пустой таз он держал как цилиндр — на отлете.

— Вас тоже залило? — Ксеньина мать спросила, легко, как-то по-бальному, улыбнувшись.

— Меня — первого, — густые брови поползли вверх, нарушая композицию. — Это вас — тоже.

— А вы… Вы давно?.. — она хотела сказать: переехали, но замолчала, наблюдая, как брови встают на место.

— Мы?.. Недавно, — он понял вопрос, но запнулся, как будто начал бальную фигуру не с той ноги.

Запинка доставила женщине удовольствие:

— Вы у нас первый гость на новом месте.

— Приходите к нам вечером, — вдруг пригласил мужчина. — Там, — он снова ткнул пальцем в потолок, — моя жена, сын и дочь. Ваша ровесница, — теперь он обращался к Ксении. — Ее зовут Инна.

Напоследок обвел глазами всех троих, по очереди, будто отдал поклоны.

— Надо же, — мать обернулась к отцу, — ты тоже хотел назвать ее Инной…

— Вторую дверь надо ставить, с лестницы дует, — он откликнулся хмуро.

— А для мальчика ты придумывала? — Ксения заинтересовалась разговором, уводившим в прошлое.

— Зачем? Я была уверена — девочка, — мать ответила так решительно, будто именно сейчас определялось, кто у нее родится, и своим ответом она могла повлиять на результат. — Ты и родиться не успела, а я кричу: не перепутайте, не перепутайте, у меня девочка! А они: не беспокойтесь, мамаша, сегодня одни мальчики идут… — В уши ударил бессонный детский плач, и, склоняясь к колыбели, мать обмолвилась скороговоркой. — В нашем роду мальчики не живут. И бабушкины, и мамины… Потом-то --">