Дина Ильинична Рубина - Эмиграция, тень у огня

Дина Рубина Эмиграция, тень у огня Сборник

© Д. Рубина, текст, 2022

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2023

* * *

Как это здесь называется?

Что такое отечество?

Место, где ты не будешь похоронен.

Борис Хазанов, «Ветер изгнания»

— Представьте, что у вас в кухне упал крючок…

— Что за крючок?

— Обыкновенный крючок, для полотенца. Вы моете руки, поворачиваетесь направо… там тридцать лет вашей жизни висит полотенце, а крючок упал, и потому полотенце не висит, а заткнуто за дверцу шкафа.

— Ну, и что?

— …то, что вы мысленно раздраженно чертыхнетесь и подумаете, что в воскресенье надо наконец достать из кладовки дрель и заново вбить этот идиотский, дорогой-любимый крючок, на котором тридцать лет висит дорогое-любимое, не замечаемое в обычной жизни полотенце.

— Ну, и что? — упрямо повторила я. — При чем тут эмиграционный шок?

Был на исходе 1989 год двадцатого столетия, мы сидели на нашей московской кухне с приезжим гостем, бывшим ленинградцем, который на тот момент уже семнадцать лет жил в Иерусалиме, а в Москву приехал повидаться с сыном от первого брака, и в то время такие залетные персоны из Зазеркалья были на свежачка.

— При том, — терпеливо ответил наш гость, он вообще говорил размеренно, спокойно, не раздражаясь, когда его прерывали или возражали ему, — что вся ваша жизнь в первые, длинные годы эмиграции превратится в одно нескончаемое ощущение потерянных ориентиров и привычных, налаженных всей жизнью жестов и движений. Вы не понимаете, куда и как вам двигаться. Вы поворачиваетесь вправо, влево… разводите руки и, балансируя, ступаете на тонкий лед, который в любую минуту может под вами треснуть.

Я недовольно фыркнула…

К тому времени у нас дома уже побывало несколько израильтян. И все они расписывали какую-то новую захватывающую, едва ли не райскую жизнь под пальмами и пиниями («Дитя, сестра моя, уедем в те края…»). Один рассказывал о снеге в Иерусалиме — как тот лежит на розах, на кустах олеандров… Другая клятвенно уверяла, что вот таких убогих квартир, как наша (мы жили в обычной хрущевке-распашонке), в Израиле просто не бывает, — это впоследствии оказалось наглой брехней. Мы жадно им всем внимали, ибо хотели, чтобы так и было: и снег на розах, и дом с камином, и радость, и дружество, и жизнь, и слезы, и любовь, — ибо жизнь в те месяцы окружала нас премерзкая. Все троллейбусные остановки на километры окрест были оклеены листовками общества «Память». А я сама угодила в знаменитую драку в ЦДЛ между пожилыми представителями писательского демократического движения «Апрель» и молодыми бугаями из общества «Память».

В то время мы уже подали документы в ОВИР и ждали разрешения на выезд. Мы были охвачены порывом вовне, прочь из осточертелой жизни. Прочь из тяжелой, угрюмой антисемитской страны.

А тут — какой-то проезжий зануда со своим крючком на кухне. Полный бред!

Вот кого надо было внимательно слушать… Хотя, конечно, и снег на розы в Иерусалиме зимой изредка выпадает, и дома с камином у кое-кого из нас появились четверть века спустя… Вот кому надо было верить. Будете выть волчьим воем, подспудно обещалось в его словах, будете биться головой о стены, будете немыми, глухими, безхозными. Ничьими будете. Для местных аборигенов — просто слабо- умными.

Жизнь ваша будет подвешена на крючок…

* * *

Психологи уверяют, что стресс от эмиграции равен стрессу, который испытывает человек, потерявший двух членов семьи. Не одного — двух!

Труднее, больнее всех пережила эмиграцию наша маленькая дочь.

— Понюхай, понюхай! — восклицала она, раздувая ноздри. — Чувствуешь? Русский запах!

— Что-о?! Что это значит?

— Пахнет нашим подъездом в Москве.

— Ну, что ты, — огорченно говорила я, плотнее перехватывая ее ладошку. — В московском подъезде стояла кошачья вонь, туда вечно алкаши забредали отлить!

Она закрывала глаза и мечтательно качала головой:

— Там прекрасно пахло…

Я проживала день за днем, неделю за неделей, год за годом, описывая это плавание к далеким берегам собственной жизни; описывала страшные штормы, кораблекрушения, одинокий дрейф на хлипком плоту. Но, --">