Лиана Рафиковна Киракосян - В землянке

у печки греется Артур Манукян, который провел ползком пять часов, соединяя оборванные линии связи. На этой войне он был частым гостем в госпиталях, все его тело изрешечено фашистскими пулями. И думает он сейчас лишь о том, как там его отец, работающий врачом? Жив ли еще? А вот помешивает кашу на весь взвод Толик Комиссаренко. На войне он лишился дара речи. Он одним из первых защищал страну в Бресте, а когда из его роты в 117 человек осталось 8 ребят, он перестал говорить. С тех пор обходит его смерть. Но долго ли будет ходить вокруг да около? Одной ей известно. Петро Михиенко лишился семьи: жены и двух дочек. Немцы пришли в их хутор летом. Некоторые местные жители встречали их хлебом и солью, пытаясь «задобрить», тем самым спасти себе жизнь. А эти нелюди и хлеб поели, и молочком кисленьким запили, а после весь хутор в амбар загнали и заживо сожгли. Нет с тех пор в Петре ни жалости, ни слез. Андрею повезло больше остальных. И семья у него жива, и отец служит, и с любимой связь поддерживает. Такие она ему письма пишет, что иной раз сядут ребята вокруг Андрея, станет он им вслух читать, и кажется им: кого-то мама ласково обнимает или жена тепло прижимается. Тут уж кто кого представит. Тепло становится, будто невеста Ромашина каждому по письму написала, а не одному Андрюшке. Один Санька в этот момент никого не представлял. Вырос он в детском доме, некому ему было писать, никто его не ждал. По началу обидно ему за это было, а когда сослуживцы его начали получать известия о смерти родных, радоваться начал тому, что сам он такого на войне уж точно не испытает, видя их сломанные судьбы и налитые болью глаза. Одно только заботило его в 1942, когда взвод к Дону стал отходить. Боялся Саша, что в Сталинград немцев пустят. Очень уж ему этот город нравился, любил его. А когда фашистов оттуда выгнали, боялся, что руины, оставленные противником, восстанавливать не будут. Сердце кровью обливалось, когда видел он некогда красивый, растущий, молодой город полуразрушенным.

Тяжелая тишина давила со всех сторон. Андрею она не нравилась, как и не нравились поникшие лица товарищей, поэтому молодой человек решил взбодрить ребят.

– А что, братцы, не спеть ли нам песню, а? – задорно ухмыльнувшись, спросил Ромашин.

– А что, можно! – поддержал его Санька.

– Артур, запевай!

– И-и-идит-т-те в-в-вы к-к-к…. – зубы прозябшего до костей связиста стучали так, что не давали выговорить ни слова.

– Ну, ладно-ладно, не продолжай, продрог ты, знаем мы, куда послать хочешь. Давай Антип, спевай!

Антип с радостью повел песню своим чистым тенором. Он до жути любил петь, война не дала талантливому парню закончить консерваторию, поэтому он частенько был запевалой среди бойцов.

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий, на берег крутой.

И только хотели бойцы подхватить полюбившуюся всем песню, как прервал их недовольный выбором песни Андрей:

– Песня, конечно, хороша, спору нет. Да поднадоела уже слеганца…

– Тьху ты, чортяка, тыльки ж спиваты почалы, шо ж ты за людына така! – рассердился на Ромашина Петро, да так, что шитье свое в сторону отбросил.

– Ты не злись, не злись, Петенька. Вон у нас новенький сидит, – шаловливый взгляд его упал на молодого бойца. Тот поднял на него свои удивленные глаза. – Степан! Ты ж у нас с Дону, вроде?

– С Дону, – с улыбкой согласился Степа. Любил он свой край и скучал по вольным степям до боли в сердце. Каждое упоминание великого Дона радостью отдавалось в нем.

– Никак, казак?

– Казак, – подтвердил молодой человек, выпятив грудь вперед и расправляя плечи.

– А ну-ка, казачок, спой-ка нам чего-нибудь своего, народного! – подначивал его Андрей.

– Да я не умею, – парень застеснялся, опустил голову к рукам. Пел он только в компании, боялся голоса своего, когда в одиночку запевал.

– А кто у нас умеет? Антип, разве что… Так он с образованием. Пой! – Андрей всегда умел людей провоцировать на интересные вещи. Солдаты поддержали Андрея, и по землянке гулким эхом пронеслось «пой, запевай, не стесняйся».

Степан оживился, в глазах его заиграл задор, закипела кровь, на губах растянулась широкая улыбка. Он встал в середину землянки, немного прокашлялся и повел песню своим глубоким и приятным голосом, наполненным любовью к родной песне.

Как за чёрный Терек, как за грозный Терек,

Ехали казаки сорок тысяч лошадей.

И покрылось поле, и покрылся берег

Сотнями порубанных, --">