Леонид Александрович Машинский - Вот сижу я на санях

Может быть, из-за того, что меня мучила совесть, мне всё чаще стали сниться сны о родном городке. Мы сидим все дома в нашей двухкомнатной квартире, на четвёртом этаже в пятиэтажке. Даже старший брат дома. Даже дядя, у которого есть другой свой дом. Нам всем очень хорошо. Мы сидим все за одним столом. Я снова ребёнок и вместе с другими детьми наслаждаюсь яблочным пирогом. Потом бабушка отправляет нас гулять – смотрит, чтобы мы все были тепло одеты – сама поправляет нам шарфы и шапки; отец, мать и даже дядя смотрят одобрительно. Первым из дома выходит старший брат, за ним я, потом девчонки – по старшинству.

Бабушка остаётся дома и вяжет какой-то длинный, бесконечно длинный, чулок. В руке у неё клубок серо-зелёных ниток, клубок величиной с апельсин. Часы тикают очень медленно. Секунды как будто увязают в липком неподвижном воздухе. Звуки никак не могут долететь до стен, до пола, до потолка. Так же медленно, с запозданием, долетает сквозь замороженные стёкла детский гам со двора.

Мы играем во дворе, т.е. в пространстве между нашей длинной пятиэтажкой и другой такой же, стоящей напротив параллельно. Наша квартира расположена так, что есть окна, выходящие на обе стороны. Так вот, в окно, выходящее на двор, бабушка видит сгущающиеся сумерки, она поправляет на носу круглые очки и закалывает гребёнкой потуже пучок седоватых волос. Она видит нас – мы передвигаемся, как в кино в замедленной съёмке. Мы играем в снежки, лепим баб – нам очень хорошо. Уже зажглись во дворе первые фонари. Падают крупные пушистые снежинки.

А с другой стороны от дома – сумерками ещё не пахнет – быть может, это от того, что там запад и небо дольше остаётся светлым после захода солнца?

Но вот мы уже вернулись домой, довольные и немного усталые, опять очень голодные. Бабушка будет кормить нас, а потом почитает нам книжку, и старший брат с нами. Мама с папой сидят на кухне за столом, как шерочка с машерочкой, папа держит мамину руку в своей. Дядя уже тихо ушёл.

За окном кухни ещё совсем светло, разве что, только-только начало смеркаться – там, насколько может различить глаз, огромное, плоское, чистое снежное поле и серо-голубое безоблачное небо над ним – разве что, чуть-чуть, незаметно начинает наползать тьма. А со стороны детской комнаты – уже ночь, в пору и спать ложиться. Мы, кажется, уже и раскладываемся по кроваткам. Как это мы там вчетвером умещались? Может, брат и ушёл, потому что ему это надоело? Но сейчас нам так уютно. Бабушка читает нам сказку про Нильса с дикими гусями, а вовсе не про дядек, которые обсасывают ляжки.

С одной стороны – тьма, с другой стороны – не то рассвет, не то сумерки. Время длится всё медленнее, точно пробуксовывает и в конце концов совершенно останавливается. Только едва различимый смех доносится от окна – не мы ли там играем? – или это уже снится?

Мать с отцом всё ещё сидят на кухне, всё в той же позе, ничего не говорят, только смотрят друг на друга влюблёнными блестящими глазами. Бабушка закончила главу и задремала. Часы хотели тикнуть, но задумались и встали…

В конце концов, я не выдержал и поехал на родину. Жена моя была очень недовольна, что я уезжаю вот так, с бухты-барахты, зимой. Приближался Новый Год. Я обещал скоро вернуться, но про себя думал: очень может быть, им придётся встретить этот Новый Год без меня.

Единственное, чего я по-настоящему хотел – прокатиться в гробу на санях.

(Белогорье, редакция 2017-го года)