Станислав Валерьевич Ефанов - Ощущение грязных рук

обглоданные воспоминания, а в заварном чайнике – спитые мысли, Алёна напустила на себя суровую важность и, нахмурясь, проговорила самым низким голосом, на который была способна:

– Ты что, дурак?

И неожиданно рассмеялась так, что вместе с ней засмеялись хрустальные рюмочки в серванте. Потом вдруг вскочила с места и убежала в комнату. Вместо неё за стол уселась полная тишина, в которой Богдан отчётливо слышал, как Кошмар лакает кислое молоко.

– Ленк, ну ты где? – проговорил Богдан с понарошечной обидой в голосе.

– У меня есть одна рифма, – ответила ему тишина, – но она матерная.

– Иди ты, – не в шутку обиделся на тишину Богдан, поднялся из-за стола и вышел из кухни.

Домой он возвращался так же, как и в прошлый раз. Но уже знал, что на следующее утро Алёна одним махом вырвет из календаря ненужные дни и сделает себе вторник. Правда, Богдана всегда огорчало, что после него к Алёне обязательно приходит кто-нибудь другой. Хаживал к ней один юный поэт, совсем ещё мальчишка. Ожидая своего часа, он стоял во дворе под пышной липой. Его ладони потели, сам он весь трепетал, его бросало в жар, голос его срывался, а на лбу выступали мелкие бусинки пота, которые он по невнимательности мог вытереть страницей своих рукописей, и тогда чернила расплывались по лицу, и это особенно веселило Алёну.

Тлеющим угольком жгла Богдана затаившаяся ревность. Не мог он вынести того, что приходится делить Алёну, «это прелестное создание, эту музу, эту богиню» с тем сопляком. Им обоим казалось, что они её «любят до горечи в глотке слюны»… Вспоминая эти вычурные метафоры, которые любила повторять при Богдане Алёна, раздувая тем самым жгучую ревность, он сплевывал. И горечи не чувствовал.

Так оплёван был весь путь от дома Алёны до квартиры Богдана, где его каждый вечер встречала жена с неистово закрученными бигуди и тёща, от которой всегда пахло питательным кремом для лица.

– Когда уже свою глину из комнаты уберёшь?! – пилила жена.

– Квартиру в сарай превратил! – допиливала тёща.

И Богдан был вынужден вынести свою глину сначала на балкон, а затем в соседский гараж.

Сосед-алкоголик давно уже продал свою «Победу» и победоносно пропивал оставшееся имущество. Но с гаражом решил пока не расставаться. Здесь он держал элитарный клуб единомышленников, приют униженных и непонятых, который распахивал свои двери вполне  периодически и чуть ли не ежедневно. В клубах папиросного дыма и парах спирта посетители решали вопросы внешней политики, обсуждали последние события отечественного спорта, в частности, футбола, и, особенно яростно обсудив последние, напивались до зелёных футболистиков.

– Продай мне свой гараж, – просил соседа Богдан.

Тот икал, рыгал, интонацией отрыжки показывая, что обдумывает предложение, а потом тянул «Не-е-е-е», причём складывал губы трубочкой так, будто говорил «Ню-ю-ю-ю».

Однако Богдану было дозволено свободно посещать клуб и заниматься своими делами, что он и делал. Каждый свободный вечер он уютно устраивался в углу за крохотным столиком, разводил глину водой и погружал руки в мягкую бесформенность. Он мял глину, словно массировал плечи любимой женщины, он гладил податливую массу, как гладит живот беременной жены любящий муж в трепетном ожидании новой жизни. Так же и Богдан верил, что из его глины должно появиться на свет что-то новое. И оно появлялось: кривое, нелепое, косолапое и убогое. Такое хилое, горбатое, криворукое, неуклюжее, но в то же время такое милое и трогательное в своей беззащитности, что сосед, попрощавшись с последними посетителями, обязательно подходил к Богдану посмотреть очередную поделку. В такие моменты он клал руку на плечо скульптора (не столько чтобы выразить симпатию, а скорее просто обрести опору) и говорил:

– А в этом что-то есть… да-а-а… только вот тут немножечко подпра… ага, так лучше.

И награждал Богдана отрыжкой благодарного зрителя. А осмотрев ещё сырую фигурку со всех сторон, всякий раз узнавал в ней себя и проникался к ней таким состраданием, что глаза его ещё долго оставались влажными от слёз.

– А знаешь, почему у него ничего не получается? – спросила Алёна у Кошмара, когда он вместе с Богданом сидел у неё на кухне в следующий вторник или субботу.

Кошмар устроился на табуретке и щурил на

--">