Дмитрий Павлович Шишкин - Преображение

Я сяду вместо неё, буду по два совещания в день проводить. И погромче. Пусть директор слышит – как раз его кабинет через стену от переговорной. Да-да-да! Я их всех тут загоняю, будут по коридорам носиться в мыле! Вот здесь у меня будут!» – Иван Петрович крепко сжал кулак и поднял его над столом. Кулак смотрелся жалко – привычки не хватало. Кривой какой-то, костяшки немедленно побелели, а кисть мелко дрожала от напряжения.

«Ну ничего, привыкну. Драть буду вас как сидоровых коз. И вы привыкнете. План в два раза подниму. И как только пойдёт выполнение, надо, чтобы сам я доложил, первым, а не директор департамента, как всегда, себе присвоил плоды чужих трудов. А, да, вот в отпуск когда уйдёт, надо будет настоять, чтобы я сам на правлении по своей теме выступил. Ну и дальше дело техники. Уже, получается, через два года буду в кресле директора департамента. Костюмы куплю сразу новые, часы швейцарские. Машину покруче… И потом надо будет уже подбираться как-то к президенту, на вицика место двигаться. Это, пожалуй, пока потолок. «Крыши» нет – на президентское кресло рассчитывать не стоит, там всегда друганы кого-нибудь из правительства или силовиков. Но ничего. Стану, стану в итоге вициком! Может, ещё пару лет уйдёт… Просторный кабинет, секретарша, водитель, – он мечтательно вздохнул, – и портрет президента! Страны, разумеется, а не этого… Обязательно! На стене сзади, за креслом. Чтобы кто заходит – и сразу видит меня и сверху портрет, что мы одна команда, что я в теме. И дальше уже в госорганы. Пора попробовать сладкий вкус коррупции, ха-ха! И живот надо будет. Авторитет, так сказать. Чтобы сразу видно было – человек не суетится, солидный, основательный…».

Ивану Петровичу стало лучше. С утра ещё настроение было ни к чёрту, а тут вот вдруг… Вдруг… Вдруг он почувствовал необычные ощущения в животе. Будто он раздувался, но не так, как когда мучают газы, а сам собою увеличивался и становился реально тяжелее. Мелкое пивное брюшко, допустимое для в целом поджарого менеджера, стало превращаться в настоящее пузо, распирать брюки. Ремень больно впился в тело. Рубашка стала слегка потрескивать, и в одно мгновение Иван Петрович явственно почувствовал, что отлетела пуговица. Хорошо, что находилась она на уровне пупка, под столом. Как, собственно, и вся надувавшаяся часть тела.

«Что ж это происходит? Ничего такого же с утра не ел…», – глаза его забегали, оценивая окружающих уже иначе: не замечают ли чего.

Встретился взглядом со старейшей сотрудницей отдела Софьей Александровной. Она смотрела на него привычно: покровительственно, как на внука. «Старая грымза! – мгновенно отреагировал входивший в начальственное состояние мозг, – ещё раз меня «Ванюшей» или тем более «Ванюшкой» назовёшь – вылетишь, наконец, как пробка! «Ваню-ю-юшка»! Тьфу! Как мерзко, почти как «вонючка»! И не скажешь же этой престарелой дуре, её же тут все типа уважают… Хотя на самом деле просто из жалости держат: мол, куда же ей податься… Но теперь ничего, исправится. Не будет же она так с начальником, в самом деле? Человек, как-никак, опытный, тёртый».

Он сглотнул слюну и ощутил, что глотается как-то не так, щёки и шея тоже стали надуваться и тяжелеть.

«Да что же за хрень со мной происходит?!». Состояние его, ещё пару минут назад почти блаженное, стало приближаться к паническому. «Надо бежать в сортир, пока тут пуговицы все не разошлись! Да и ремень ослабить бы, не при всех же под столом ковыряться. Заодно в зеркало посмотрюсь».

Он осторожно, опёршись руками о стол, привстал. Это далось гораздо тяжелее, чем раньше: во-первых, штаны угрожали треснуть по шву на заднице, во-вторых, он действительно стал грузнее. Огляделся. Никто не смотрел на него. Бывший начальник уже семенил к выходу, согнувшись, будто тащил на себе крест. Вышел, даже не оглянувшись, тихо, обречённо. На него тоже никто не обратил внимания – рабочий день тёк своим чередом.

Иван Петрович неожиданно для себя тоже засеменил. Так, ему казалось, незаметнее и тише получается. Ближе к двери вообще пошёл бочком, чтобы не задеть снующих туда-сюда сотрудников отдела и не обратить на себя внимание.

В коридоре было оглушительно пусто. Бывшего и след уже простыл, хотя он только вышел. Ни души, ни звука.

На счастье, та же картина наблюдалась и в туалете. На секунду даже уши заложило от тишины – будто во всём огромном офисном здании

--">