Алина В. Крафт - Их бин швайне

неё ладошка была, хоть и маленькая. А сестра старшая, Танюшка, жалела меня, просила отпустить. Может, если бы не её вопли, меня бы ещё больше наказали. Таня умница была, с золотой медалью школу окончила. Я все сочинения по русскому у неё подчистую переписывал. Учительница говорила: «Фёдор, небось сестрица твоя написала сочинение?!». Я отрицал. И меня каждый раз прощали. Я шёл домой такой довольный, будто и правда сам всё написал.

Ещё мой дед не любил немецкий язык.

– Немцы эти треклятые отца моего на фронте убили. Житья от них не было столько лет! А язык у них как лай собачий, каждое слово как приговор. Я как в вечернюю школу пришёл сразу немецкий не возлюбил и немку нашу тоже.

Преподавателем немецкого языка в той самой вечерней школе была, по словам деда, женщина немного за тридцать, сильно близорукая («Очки у неё были как тройной стеклопакет!») и с таким акцентом, словно русский ей неродной язык. В один из учебных вечеров Раиса Степановна (имя её глубоко засело в дедовой памяти) вышла из кабинета по случаю каких-то неотложных дел.

– Она такая педантичная была, никогда не опаздывала и до последней минуты урок вела, а тут на тебе – вышла. У нас там полкласса девчонок сидело. Ну, я вскочил как петух и давай эту Раису Степановну из себя корчить. Морду вытянул, чтоб как у неё была, голос потоньше состроил, руки на животе, как она, сложил. Расхаживаю по кабинету и говорю: «Их бин швайне» (это всё, что дед запомнил из учебного курса) и «Гитлер капут!». Все смеялись, а я засиял весь – девчушки смотрят. Вот так и не заметил, как эта немка сзади подошла. Эх, как фашист, прямо со спины, тихонечко.

Ну, чего там говорить, зачёт она мне не ставила. Я у всех тетрадки собрал, переписал, что-то вызубрил даже, через себя, можно сказать, переступил. Раз семь к ней ходил, она ни в какую. И тут привезли мне по знакомству рулоны ткани креп-жоржет. Я жене своей и сёстрам на платья купил. А был целый пакет – свёртков пять по четыре метра. Я, значит, взял два рулона, в сумку положил, да так, чтобы они выглядывали. Прихожу опять зачёт сдавать. Она мне, естественно, не ставит. Я стою, сумку в руках покачиваю, будто нервничаю. «Ну, хорошо, пойду дальше учить», – говорю ей. Тут она меня останавливает, спрашивает, что это у меня в сумке такое цветастое лежит. Ага, думаю, пошло дело. «Креп-жоржет, жене своей купил. Еле достал». Она просит меня: «Продайте, Фёдор». А я упёрся, головой трясу, что не могу, жене уж обещал. Как ни упрашивала она, я с этими рулонами домой так и ушёл.

На следующий день я подкараулил, когда она на работу приходит, взял ключи от класса на вахте, мол, стулья ремонтировать пришёл, и положил ей на стол рулон ткани. Кабинет закрыл и ушёл. Когда в следующий раз на зачёт явился, немка мне сразу зачёт поставила, даже отвечать не пришлось. Но деньги она мне всё равно сунула, хоть я и сопротивлялся.

Дед мой всегда байки такие любил рассказывать. О сложных временах даже говорил он с шуткой, будто это не было так страшно для него и тяжело. За подвешенный язык женщины от него не отходили. Не пользоваться таким положением он не мог и спал с каждой желающей. Бабушка, как женщина умная, всё знала, но скандалов ему не устраивала, лишь иногда подбешивала.

– Идём мы по кладбищу на родительский день, а она меня локтем пихает в бок и ехидничает: «Смотри, Федька, вон любовница твоя лежит. А вот ещё одна. И ещё одна. Хорошенько смотри, Феденька».

Я спрашивал его, неужели она ни разу от него не уходила?

– Уходила один раз. К матери побежала с маленьким Тарасом. Но бабу держать надо, а если не удержал, то силой хватать. Никто ещё от меня не убегал. Вернулась она ко мне. А потом отец твой родился. – Тут дед заливался смехом.

--">