Иоланта Ариковна Сержантова - От руки, как от сердца…

уверен, что рядом люди, которым не всё равно, что с тобой. Впрочем, тогда уже и не важно, – мужчины то или женщины.

– Ой, тётя, вы такая странная… Да я не знаю, кто живёт в квартире напротив, а уж кто вверху или подо мной, тем более!

– Ну и напрасно. – Огорчилась старушка. – Ты вот возьми как-нибудь, напеки пирожков, пройди по подъезду, угости соседей. Может, так и познакомитесь, а то и подружитесь когда!..

Восьмое марта. Праздник. о котором много говорят, но в котором мало что понимают, даже те, в чью он честь и ради кого.

Идёт весна…

Густое от тумана утро с мокрыми пятнами оленей, кляксами троиц косуль и тёмными точками белок. Всякому об эту пору мнится, что он невидим, а от того невредим.

Светильник солнца под серым бра облаков надрывается тысячью миллиардов свечей со стены неба, и по этой причине день не столь мрачен от тумана, сколь таинственен, как паутина, что колышется на влажном сквозняке, идущем от земли поутру, и мерещится лёгкой косынкой, что накинута небрежно на розовую нежную шейку рассвета.

Ночами всё ещё довольно холодно, и сквозь чёрные сосновые ветки, сверкает лужей луна, а сосульки, что ещё в полдень звенели хрустальными колокольчиками, замолкают, замирают, словно в испуге, из-за того, что взятые при свете солнца ноты могли оказаться… показаться кому-то! – неверными, фальшивыми, ненастоящими, но стоящими того, чтобы к ним прислушаться с милой рассеянной улыбкой.

В самом же деле, ночь дана сосулькам для того, чтобы набраться им сил, как отваги, сыграть свою последнюю песнь достойно, до последней капли, что кинется однажды в объятия земли, не зная того, – долетит она, либо солнце вдохнёт в неё новую жизнь прямо так, не дожидаясь конца.

– Что там теперь шумит? Талая вода?

– То весна идёт, шлепая по земле мокрыми босыми ногами капели…

Не у всех…

Солнце поднимало голову с подушки горизонта без охоты и удовольствия, скорее – следуя привычному ходу вещей. Коли ожидают от его сиятельства величия и алых шатров на пересечении земли с небом, – деваться некуда, дурацкое дело нехитрое, заглянет на часок, а уж после, скрыться с глаз долой, или оставаться на виду, – то уж его право.

Случается, часом, и часам встать, так не пеняет им за то никто, – дело житейское. Иные, конечно, исправны, поспевают за ходом времени, прочие норовят его обогнать или тянут за полу, просят погодить, но не бывает так, у любых из них, чтобы ни разу в жизни и не остановились передохнуть. Завод-то он у всех один, хотя пружинный, либо какой другой, а предел имеет завсегда.

Вот, к примеру, часто ли слышна песнь волка поутру? Так, чай, не до песен ему тогда, ибо не птица, по земле ступает, не все-то тропки усыпаны мягкими сосновыми иголками, бывает когда и споткнётся он о камешек, оступится в ямку, да носом-то прямо в бугорок, так почти что на каждом его шагу – помеха.

А солнцу, ему-то чего манерничать, прихотливость свою чрезмерную выказывать почто? Кто ему там, наверху-то, слово поперёк скажет?! На него и смотрят лишь токмо снизу вверх, и никак иначе. Уважа-а-ют… Льстят. Ластятся. Во всякий час всяк ему рад: окошки растворяют, двери… Да что двери с окошками, – душу открывают нараспашку солнышку, особливо после тягомотины зимней. Так, бывает, распустят широко ворот, расслабят поясок и жмурятся, улыбаясь кверху, позабывши, как всего неделю назад тому точно так щерились на поляну, бескрайнему на ней сугробу, и дивясь сиплому звуку собственных по насту шагов, вспоминают себя ребёнком, да как катал на санках отец, с весёлой натугой, и скрипел снегом нарочно, словно мальчишка.

А и есть ли у солнца ровная тому радость? То – навряд. Что ни день – вспышки у него, да всполохи, вечный праздник, а чего-то такого тихого, светлого, от которого на сердце тепло… Откуда ему взяться? Да и сердце… не у всех оно есть. Не у всех.

Родительский день

Затуманившийся бесконечными тусклыми облаками день, омрачённое пасмурем его чело, в заботах о грядущем, позабыло о надобности уважить и скоротекущее мимо нынче. А оно-таки куксилось без должной заботы, и во всё время ожидания было занято чем-то, что теперь казалось совершенно неинтересным и неважным, но по прошествии времени обратит на себя внимание и заставит сокрушаться об себе.

Среди прочего, что принудит ко в пустой след печали, – остатки раскатанного скалкой оттепели теста сугробов, что чудятся издали белой, заснеженной сушью. Совсем скоро прижав её --">