Решад Нури Гюнтекин - Последний приют

натягивать на себя, вроде пелерин, я не выдержала и рассмеялась. Но потом, испугавшись, спохватилась. А что, если они перестанут между собой ссориться и все разом ополчатся на меня? Но все обошлось. Мы даже подружились. Теперь уже, когда детишки начинали озорничать, я даже на них покрикивать стала. А женщинам я пела песни. Я ведь певица. Заметили, я не говорю, что артистка. Я так зла на дилетантов, которые, выучив две песни, выходят на сцену, считают себя артистами, что само это слово мне опротивело, поэтому я предпочитаю называть себя певицей… Вот возвращаюсь с гастролей. Была в стороне Урфы^[10] и Антепа^[11]. Меня очень любят и хорошо принимают в Анатолии. Случайно не приходилось вам слышать Айшевен?

— Очень красивое имя, — произнес я, чтобы не говорить «нет».

— Красивое, но это псевдоним. Сцена того требует. А настоящее мое имя — Макбуле. Может, и древнее, но оно мне больше нравится. Да, вернемся к ребенку. Я ее недели две назад на улице нашла. А если точнее, то у себя в номере отеля. Комиссар задавал очень много вопросов: «Кто такая? Чья будет? Что делает в моем номере?» Я ему и говорю: «Мне откуда знать, милок, разве есть разница между отелем и улицей… Бросил кто-то… А вы думаете, что я ее в перерыве между песнями быстренько родила и теперь здесь прячу? А если б к вам в участок подбросили, значит, была бы ваша? Ладно, давайте прекратим этот базар… Отдайте ее мне, и дело с концом…»

В лучах света, бившего сбоку, я смог получше разглядеть черты ее лица. Это была женщина тридцати-тридцати двух лет. Скорее даже не женщина, а нечто среднее между скандальной бабой и так и не повзрослевшей девочкой-подростком. Говоря о чем-то, она перескакивала с одного на другое. Ее маленький нос картошкой с тонкими, трепетными ноздрями постоянно словно обнюхивал все вокруг. В противоположность носу губы были большими и чувственными, со следами помады. И все бы ничего, но стоило мне представить, как она, словно базарная баба, начнет ругаться, становилось не по себе. Один голос чего стоит…

Вначале мне показалось, что ее кашель после смеха, из-за какой-то болезни, но потом понял, что это просто тик. Голос немного глухой и надтреснутый… Однако, как и тогда, когда она рассказывала о подброшенном в ее номер ребенке, да и вообще если говорила о чем-то ей приятном, то в ее голосе слышалась какая-то странная мелодика, которую я редко встречал у других людей. И если ее слова о том, что в Анатолии народ ее очень любит правда, то наверняка благодаря этой особенности.

Спящий рядом с нами старик зашевелился. Раскрыв огромные глаза, он, как всегда, принялся ругаться:

— Станешь ли ты человеком?.. Станешь ли ты человеком?..

Казалось, женщина нисколько не удивилась такому поведению. Рассмеявшись, она спросила:

— Кто станет, отец, мы?

В коридоре появился проводник с фонарем. Наше купе осветилось слабым светом, и мы снова сумели разглядеть друг друга.

В руках у проводника были свечи. Протягивая нам одну из них, он сказал:

— Стоять будем еще два часа — это официальное сообщение. Но мы можем задержаться здесь и до утра, поэтому постарайтесь экономить и обойтись одной свечой…

Однако все дело заключалось не только в этой свече. Пока ночь полностью не вступила в свои права, надо было позаботиться о еде. Кстати, и тихо в нашем вагоне было по этой же причине. Я рассказал женщине, что собираюсь сделать, и попросил разрешения отлучиться.

— Если хотите, я и вам чего-нибудь прихвачу, — выходя, предложил я.

— Не утруждайтесь, — ответила она. — В нашем купе, кроме птичьего молока, остальное все есть: фаршированные перцы, пироги, жаркое… Спою парочку песен, и будет все в порядке. Даже знаете что, дайте мне вашего мальчишку… Я его накормлю и рядом с моей уложу…

Она посадила Исмаиля на колени и два раза поцеловала, хотя он давно вышел из того возраста, чтобы с ним обращались, как с маленьким.

— О Аллах, столько проговорила, а где вы нашли малыша, так и не спросила, — спохватилась она.

«История моего мальчика намного длиннее!» — чуть не вырвалось у меня, но я промолчал. Однако чтобы не оставлять женщину совсем без ответа, сказал:

— Он мне не чужой, сын брата.