Михаил Михайлович Пришвин - Сказка о правде

трудно. Ничего человек так глубоко не прячет, как свою мечту. Может быть, потому, что она не выносит самого малого осмеяния и, уж конечно, не выносит прикосновения равнодушных рук. Только единомышленнику можно доверить свою мечту. Таким единомышленником безвестных наших мечтателей и был Пришвин».

Казалось, этой характеристикой художника другим большим художником мы могли бы ограничиться в своем введении к книге, если бы тот же К. Г. Паустовский в те же годы, напутствуя молодого писателя Сергея Никитина, шедшего впервые на свидание с Пришвиным, не сказал ему вдогонку: «Конечно, сходите к нему. Обязательно! Только смотрите, чтобы он не запутал вас. Начнет колдовать, берегитесь. Колдун!» В своей книге «Золотая роза» Паустовский повторил о Пришвине почти те же слова.

Нередко мы наталкиваемся на этот оттенок то влюбленного, то любопытствующего недоумения. Чего-то Пришвин действительно не успел или не сумел по разным причинам досказать. Тем более не сумею сделать этого я. Но мне хотелось бы вместе с читателем проникнуть в душу писателя, в его слово, помочь молодому читателю понять Пришвина. Это будет у нас общий с автором разговор, так начнется наше сотворчество. Ведь это и бывает постоянно в большом искусстве; потому оно и большое, что мысль около него — творчество около него не кончается.

Для полного понимания художника нужно, чтобы прошло время, то время, впереди которого он всегда движется силой своего особого художнического дара. «Поэзия — это предчувствие мысли», — говорит Пришвин. Иными словами, дарование поэта в том, чтобы опережать время, «угадывать» его направление и его смысл, чтобы в образе воплощать движение жизни, эту лаву, еще не остывшую, не затвердевшую в логической формуле, в незыблемом факте бытия. В понимании Пришвина, систематизировать художественную мысль, загнав ее для того раз и навсегда в заранее заготовленные логические отсеки, — это значит ее убить. И если на этом пути мы могли бы даже получить полезный для нашего здоровья мед, собранный с цветов, сами-то живые цветы погибнут.

Пришвин постоянно повторял, что искусство постигает жизнь, ту же самую жизнь, что и наука, но как бы создавая вновь ее в высшем качестве, при этом своими, лишь ему подвластными средствами.

Наука делает свое великое дело, но в отношении искусства мы видим, что самое живое проскальзывает обычно сквозь ее решето и не дается ей в руки. Пришвин думает об этом так: «Жизнь больше науки».

После этих размышлений мне остается теперь лишь одно — показать читателю М. М. Пришвина в его собственных строках и поделиться некоторыми своими наблюдениями и догадками о нем, поскольку два последних десятилетия его жизни проходили на моих глазах и при непрерывном в ней участии.

Ограниченная объемом книги, я помещу в ней избранное из избранного у Михаила Михайловича и самим построением книги, подбором материала постараюсь рассказать, кто такой в моем понимании писатель и человек М. М. Пришвин, чем он интересен для новых поколении и как просто можно его понимать.

Две темы, или, лучше сказать по Паустовскому, две «мечты», сливающиеся воедино, заметны в Пришвине как человеке и художнике: первая — это мечта о личном счастье, понимаемом как общение с другом по духу. Когда читаешь его многолетние дневники с молодости и до глубокой старости, остается одно впечатление, один образ: душа, жаждущая любви! Любовь, о которой мы сейчас говорим, — это «радость о бытии другого». В таком понимании личное счастье, которое иной человек даже стыдливо скрывает, это счастье облекается у Пришвина великим светом и смыслом.

Это радость о друге сочувственном, со-мысленном, ценителе твоей души и твоих лучших стремлений, слово «друг» тут в самом богатом его понимании.

Но тут-то и открывается: счастья двух, если только они прячутся в нем от всего живого, тоже борющегося за радость, — такого уединенного счастья мало для человека. Человек, оказывается, тем только и человек, что до него доходит весть о чужом существовании, весть о том, что каждый связан с каждым, что он ко всему без исключения соотнесен. Эта весть и есть наша человеческая со-весть: так названо и освящено веками и поколениями родное, прекрасное, точное слово.

Совесть и является, по-видимому, синонимом поэтического призвания, иначе говоря, голоса, подающего нам весть о чужом существовании как о своем. Это слышит в своей душе безобманно --">