Артём Гангренович - Рассказы в ночи: младенческие годы

всё я? Неужели я привел себя к такому концу? Всё, что приходило, отчаянно уходило или убегало. Люди сменялись, лица терялись, имена перемешивались, и никого не оставалось. Чем больше я вспоминал, тем больше становилась та рука. Тем больше она разрасталась в необыкновенной и злобной нежности, до боли сжимав мою руку. Очередная ошибка, очередной путь, очередные люди — все оставалось тем же. Дождь размывал мои мысли, оставляя липкую грязь. И дождь заставил эту руку утратить нежность, заменив ее всепоглощающей ненавистью. От боли сломанной кисти я вскрикнул, и передо мной возникла пустота.

Ветер выбил окно, и я почувствовал необычайную легкость, будто я летаю где-то высоко. Волосы мои развевались и тряслись в горячке. Я оказался за окном.

Про жизнь

Если вы когда-либо в какой-то кроткий час ощущали, что по горлу что-то медленно ползёт вниз и сгущается в вашем желудке — это жизнь тягостно тянется вниз, вяжется и плотно закрывает дыхательные пути. Я вышел из своего дома и снова в повторный день узнал, что мне нужно пройти фиксированное количество шагов, затем сесть, подождать фиксированное количество времени, встать и пройти то же количество шагов. Линзы погрязнились и теперь взгляд помутнел. Так всегда: ничего нового. В конкретное время я вновь обращу глаза в сторону и, должно быть, воспряну грудью, но камни в ней перевесят меня. Я уже знаю все наперёд: каждое слово, каждое действие, каждую мысль. Я могу это потрогать, я могу это услышать. Я раздел мир и узрел его обнаженным. Люди доколе созерцают эту деву, прикрытую одеждами. Они верят в запретный, сладчайший плод внутри и стараются соблазнить её, выгребсти пошлые слова и пресытиться ими, дабы позже вновь охладеть и вновь попытаться. Однако в прорывной миг страсти всё падает, умирает, мертвеет и отходит. Я поныне одеваю оголевший мир, наношу на него макияж и полирую лицо, чтобы пройти фиксированное количество шагов и не упасть в пропасть, не войти в небесную петлю.

Скоро это закончится.

Вавилонская башня

Василий Бледнов был человеком кротким и малым по росту. Сгорбленный, с охапкой русых волос, потемневших от нескончаемых дождей, и с невзрачными серыми глазами. Однажды он, проспав свою излюбленную, но и унылую работу, вскочил с кровати и даже ударился головою об потолок. В панической спешке он уже надел такую же по цвету куртку, как и его волосы, обмотался шарфом (хоть на улице и было 15 градусов) и, должно быть, все бы было прекрасно и светло, если бы не ботинки. Он обнаружил на них крошечный кусочек земли, смешанной с глиной! И тут же сердце Василия сумасшедше забилось, точно оно пытается выбраться из него наружу. "Почему именно сейчас? Нет, такого не должно было произойти сейчас!" — вскричал в своем сознании Бледнов. Он не понимал, как бороться с этой частичкой грязи: руками нельзя, ведь, по мнению Василия, "руки — единственное, что нельзя марать"; водою — долго и с последствиями, иначе вдруг он подцепит куда больше грязи? телекинезом он не обладал. И пришлось Василию смириться с такой тяжбой судьбы и, безысходно вздохнув, надел эти ботинки. А пока он шёл, окружённый серыми коробками, его такую же крохотную душу больно терзало напоминание о том, что земля с глиной никуда от обуви не ушли. И стал Василий надумывать по дороге что-то новое. То, что отвлекло бы его от своей же обуви. Он пытался представить дальние берега морей, голубые небеса и Вечное солнце, согревающее землю. Однако ничего он представить не мог, а лишь вербализировал свои тучные попытки нафантазировать. Он хотел увидеть радугу и мнимо наговаривал про себя: "Радуга, радуга, радуга, радуга…", затем утопал и терялся в этом слове, а вскоре забывал про него. Сознание Василия было усопшим, устоявшимся. Будто пауки сплели свои злополучные сети и навсегда запретили этим Василию рождать новые мысли и идеи и позволяли ему довольствоваться лишь старым. А старое было всё одно: он всю жизнь мечтал о мире, о вселенском спокойствии, об утопичной жизни, где людям бы не пришлось вести войны, воровать и заниматься иного рода преступлениями. Бледнов словно с самого рождения был соединен с этой идеей, точно они и вышли из одной утробы, где вместе и развивались.

По приходе на работу, Василий точным взглядом уже с порога определил, какой ему предстоит день. А день был все тот же — квадратный, с подтеками, с разводами. Усевшись за своё кабинетное место, Василий сразу же включил радио. Сухими пальцами, --">