Ирина Николаевна Полянская - Рынок

долгие годы вперед. Теперь он износился, и первый ангел неслышно задул в свою трубу, выдувая последние пузыри воздуха из ослабевших легких. Может, именно поэтому я не могу больше сочинять, жизнь превзошла фантазию, не могу написать, не покривив душой: «Наташа проснулась рано утром», или «Сергей Сергеев встретил своего приятеля на Кузнецком мосту», потому что хорошо знаю, что и Наташа, и Сергей Сергеев, стоя хоть на Кузнецком, хоть на Аничковом мосту, стоят над обрывом и что у них нет сил жить так, чтоб это было достойно описания.

Они не изменились со времен Рубенса: овощи поигрывают накачанными мускулами, палевыми гроздьями светится виноград, янтарный сок распирает груши, как груди молодой матери молоко, дыни лежат, наморщив лбы, как скифские божества, апофеозом плодородия громоздятся разнокалиберные арбузы, снопики зелени топорщатся на столах, перевязанные нитками, но нет аромата, нет запаха. Но все так же они хрустят на зубах, ради хруста и покупаешь. Да, мне кажется, что с натюрмортов художника глядит скорбный иконостас овощей и фруктов, отдавших богу душу. Они там, в раю — смотрят с высоты на ими брошенное тело. Все реже звучит фраза, обращенная к продавцу: креста на тебе нет. У всякого свой крест! Все реже кричат: «Спекулянты!» Какие они спекулянты. Взгляни правде в ее невыносимое, гневное лицо. Вот бабушка равнодушно отвешивает матери с дочкой на руках триста граммов ягод: кто-то так же равнодушно отвешивает ее собственной внучке граммы чего-то другого, так же пристально глядя на стрелку весов, боясь передать; бабушка и стоит здесь с утра до вечера, чтобы восполнить деточке своей хоть проданной клубникой. Восточные люди стоят, по грудь утонув в крупной, граненой черешне. Все реже попадаются среди них шутники, торговля осуществляется молча. Никто не в силах лгать так, как лгут эти насурмленные, напомаженные, раскрашенные фрукты, лгут неистово, втираясь в доверие неизбалованному глазу, лгут с наслаждением, точно творят вендетту: за то, что вы погубили нас, мы истребим вас, ибо наше вещество накапливает яд.

Ешь селитру, пестициды жуй.

День ваш последний приходит,

ананас и рябчик.

Не торгуются. Бесполезно. У нас в городе невесту будущая свекровь обязательно водила на рынок, чтобы посмотреть, как она умеет покупать. Должно быть, эту прекрасную традицию похоронили.

Деловитый — думает, что он любого перехитрит, — стоит хозяин, отвешивая синеглазку. На задах огорода у него растет синеглазка для семейного пользования на чистейшем навозе, не то, что эта, с картофельного поля, на чем она выросла, это секрет. Но и земля, и воздух, сговорившись, давно перехитрили смекалистого хозяина. Неподалеку от его дома вяло ползет, как умирающая змея, отравленная река и подмывает грунтовые воды вглубь и вширь, а в стороне стоит каучуковый завод, с виду смирный, огороженный, но время от времени жителей поселка подташнивает, и лопаются сосуды в глазах.

Фрукты гремят как погремушки. Во взломанные двери природы рекой течет отрава. Бледная рать наступает с воинственным кличем, но на рынке его не слышно. Многое продано, малое куплено.

Помыкавшись по рынку, я встала в небольшую очередь за государственной черешней, клюнув на невинную физиономию продавца. Он был высокого роста, кудрявый, в очках; единственное, что могло смутить в его интеллигентном облике, — это красные, как вишня, мокрые губы. Я пристроилась за старушкой в кружевной накидке, которая свидетельствует отнюдь не о старушечьем кокетстве, а о мощном инстинкте выживания интеллигентного человека, воспротивившегося обезличиванию. Пусть стоптаны туфли, и юбка не по размеру, но накидка — это ее последняя собственность в мире общей беды, она тянет за собой, как шлейф, представление о жизни, которую ведет эта скромная интеллигентная старушка с прозрачными слабыми руками, она защищает тело от холода, а душу от наготы и грубости мира. Продавец не столько взвешивает черешню, сколько нас всех на своих блудливых весах, ибо только слепой не заметит, что стрелка на весах косит. Он взвешивает играючи, с веселой прибауткой, не уважая нас, видящих, что весы лгут, но не способных сказать даже такую небольшую правду ему в глаза. Старушка попросила полкило, и он ласково-пренебрежительно возразил, что стоило стоять на жаре за такой малостью. Она стала оправдываться, что у нее в кошельке мало денег, а еще надо купить то-то и то-то. У всех нас стрелка косит, --">