Владимир Николаевич Лукашук - Война

вздохнув, Сабатеев. — Ты пошевелись, а я спущусь к ручью. Потом перекусим и двинемся дальше.

Он подумал, что сейчас удачный момент привести себя в порядок. Однако перед тем надо было осмотреться. Спустился вниз. Зачерпнул ладонью хрустальной водицы, попил. Заломила зубы от холода. Омыл лицо, осмотрелся. Вроде тихо. Лишь вдали — на западе — изредка громыхало. Туда не хотелось возвращаться, да куда денешься! Война жадно пожирала всё привозимое — боеприпасы, продукты и даже новых солдат. Тем не менее, их помощь ждали на передовой, как манны небесной. Немцы волками лютыми окружили город. И лишь маленькая полоска вдоль Ладоги соединяла его с остальной страной. Однако враг напирал, не желая ослаблять железное кольцо на горле Ленинграда. Сердце Александра тоскливо заныло: «Как там, в Сталинграде, зиму пережили мои родные?». Вестей от них не поступало.

— Уже починил, — сообщил Лёшка. — Плёвая вещь, натура-дура.

— Я даже не успел побриться, — с сожалением обронил Александр. — Ладно, скоренько пожуём, да и в путь.

Он открыл дверцу и заглянул в кабину. Его вещмешка не было. Перевёл взгляд на Лёшку. Тот стукнул себя по лбу:

— Вот натура-дура!..

Он не успел продолжить. Рывком открылась правая дверца кабины, перед лейтенантом вырос человек в красноармейской форме, лет тридцати пяти, высокого роста, крепкого сложения. Его суровый взгляд не располагал к мирному разговору. На уровне груди Александра был наставлен его родной ТТ. Налётчик громко и властно заявил:

— Ну-ка, руки подняли! Я из тех, кого вы называете власовцами, и сейчас обоих уложу. Можете не сомневаться.

Видя поражённые таким оборотом лица людей, он злобно ухмыльнулся:

— Хотите понять, за что?.. За то, что вы, коммуняки, сослали в архангельские леса мою семью, расстреляли отца и старшего брата, мать уморили с голоду! Мать! Понимаете?! Теперь я ваш судья. Уж лучше с немцами вас бить. И мой приговор короткий: кровь за кровь!

Он почти кричал с надрывом, слюна брызгала с губ. Ему точно нечего было терять. И откуда он взялся, непонятно. Но от этого захваченным в плен было не легче.

Единственное, что уловил в его монологе Александр, упоминание Архангельска. Лейтенант сделал успокаивающее движение рукой вниз, хотя кровь била обухом в виски:

— Погоди-ка. Можно вопрос перед казнью?

— Говори кратко.

— В каком спецпоселении находилась ваша семья?

— Тебе это зачем?

— Выслушай меня.

— Ну, выскажись перед смертью.

— Моя семья тоже была выслана в архангельские спецлагеря. Прошёл и Сухое озеро, и Кожеозерский монастырь, и посёлок Душилово.

Во взгляде палача отразилось сомнение.

— А теперь стреляй! — сказал Сабатеев, тяжело дыша. — Всё равно по твоему пути не пойду. Я сражаюсь за Родину! И она у нас с тобой одна. Только учти: власти меняются, а мы будем убивать друг друга? Где здравый смысл?

Власовец скривился:

— Ты коммунист!?

— Нет, я из семьи верующих, выслан «за колокола» — звонил в церкви.

— Стой! Меня на побасенках не проведёшь! В вашей армии беспартийные в офицерах не ходят. Выкладывай партбилет!

— Я же сказал, что беспартийный.

— Не брешешь? Ну-ка проверим. Отвечай: как фамилия коменданта на Сухом озере?

— Зенов, — уверенно ответил Александр.

— А в Кожеозерском монастыре?

— Пантелеев.

— Что случилось с комендантом Зеновым?

— Он женился на репрессированной, его арестовали, и он застрелился.

— Ух, ты! Браво. Почти заслужил доверие. Считай, вам повезло, — он указал на молчавшего Лёшку. — Кажись, впервые допустил просчёт… В одном ты не прав: не Душилово, а Тушилово, хотя этот лагерь истинно душегубка.

— Не зря его так называли, — кивнул Александр.

Власовец ещё сомневался, хотя ствол чуть опустил.

— Ладно, расстанемся по-хорошему.

Он протянул левую руку лейтенанту. Это походило на проверку. Но Сабатеев вполне понимал боль человека после того, как сам прошёл через истинный ад на Земле. Без колебаний подал свою ладонь. Увы, в другой обстановке ему самому пришлось бы стрелять в этого человека, хотя ему не хотелось бы.

Уходя, власовец вынул патроны из обоймы, бросил оружие в ноги лейтенанта:

— Возьми и не оставляй без присмотра, командир. Мешок твой в кузове. За харчи спасибо: поел от пуза.

И лесом-лесом он скрылся в сумерках.

— Вот это натура-дура, — просипел Лёшка. — Как же вы верно ввернули про спецлагеря. Неужели вправду?

— Много --">