Марко Миссироли - Всё и сразу

так.

– Джулию еще вспоминаешь?

Бью его пикового коня тройкой.

Специалист по электронике и телекоммуникациям, кондуктор в туристических автобусах, курсирующих вдоль побережья, железнодорожник, бармен, программист на железной дороге. Одно только он не желал писать в удостоверении личности: танцор.

Закончив партию, выходим на террасу, я тоже закуриваю. И тут же предлагаю другую игру: где выберешь оказаться, имей ты на миллион евро больше и будь на пятьдесят лет моложе?

Он сует сигарету в горшок с геранью и принюхивается: по Ина Каза тянет рекой. Отвечает не раздумывая:

– Снова с папой в поле поработать. И на танцульки в Милано Мариттима с твоей мамой.

Но видно, что мысленно он уже мотыжит дерн вместе с отцом: надо успеть, пока тот жив.

– А ты?

– Мне пятьдесят так просто не сбросить.

– Ну, двадцать пять.

Понимаю, что в свои пятнадцать возвращаться не хочу. Рожа в веснушках, к тому же тюфякам вроде меня в Римини спуску не дают.

– Мне бы в Лондон, квартирку на последнем этаже да за прохожими на улице подглядывать.

– А миллион?

– Квартирку на последнем этаже.

Он прищуривается, взгляд задумчивый. Потом выкашливает дым и заявляет: мол, есть в этих правилах одна заковыка:

– Кой смысл спрашивать, что бы я полвека назад купил на миллион евро, а в тех деньгах – порядка двух миллиардов лир? Лучше так: где ты хотел бы оказаться, сбросив полсотни лет, и что прикупил бы на нынешний миллион.

– Ну и?

Он, не ответив, перегибается через перила, разглядывает копошащихся внизу дроздов. В Ина Каза уже лето, на балконах гам, по дворам вопит ребятня. А он все молчит, курит, стоя ко мне спиной. Всегда отворачивается, когда хочет побыть один.

– Лучше подумай о миллионе, который нужно потратить прямо сейчас. – Я хлопаю его промеж лопаток и ухожу в комнату.

Включаю компьютер, рядом на столе лампа на длинной ножке, пачка старых квитанций, коробка с авторучкой, подаренной еще на окончание университета. Вскрываю упаковку и, записав в ежедневник «позвонить в банк по поводу кредита», приступаю к работе.

Через сорок минут «пятерка», взревев, уезжает.

Он поснимал со стен ее картины. Но вечерние платья пока здесь. И туфли. И сейф за двумя последними томами энциклопедии Фаббри.

Разбираю сумку: четыре футболки, трикотажный джемпер, две рубашки, сандалии, три пары брюк. Застегиваю молнию, укладываю и развешиваю все в шкафу. Сдается мне, когда я был подростком, он тоже шарил по моим рюкзакам, по карманам. Искал улики, подтверждающие подозрения.

Работать кончаю за полночь. Его еще нет. Оставил на плите кастрюлю и в ней на донышке молока, на весах – спичечный коробок. Замочил нут с лаврушкой, приготовил бутыль – перелить масло. Съедаю кусок эмменталя: его сыр, который он нарезает, виртуозно лавируя между дырок. Колода для брисколы лежит, перетянутая резинкой, в плетеной корзинке, на горке грецких орехов. Рядом с французской^[5]. За окном, на виа Менгони, черным-черно.

Беру французскую колоду. Взвесив в правой руке, перебрасываю в левую. Сажусь, стягиваю резинку. Рассыпаю, касаюсь пальцами лежащих в беспорядке карт.

Потом собираю. Тасую по-американски: вторая фаланга указательного пальца давит на рубашку. Теперь по-индийски: большой палец ходит туда-сюда, ладонь согнута раковиной. Снижаю темп, когда кончики пальцев начинает пощипывать. Выкладываю полумесяцем, собираю, повторяю еще разок. Скорость не так важна, как аккуратность: изгиб локтя, поворот запястья, слаженный ход трех основных пальцев. Хотя я с первого раза был безупречен.

Начинаю снова, собираю. Ладонью прижимаю карты к столу. Их шуршание – шорох листьев, трепет крыльев щегла.

Он возвращается в три двадцать. Хлопает дверь, приближаются шаги. Ворочаюсь в постели, в голове две мысли: бессонница у него или… Или что? Годами он, вместо того чтобы спать, нарезал круги по гостиной, насчет остального не знаю. Не считая танцев, в нем вообще было мало телесного.

Жду, когда уйдет в комнату, а он все не идет. Слышу фырчание машины на виа Маджеллано, скрип своей кровати, гулкую пустоту комнаты. Потом встаю и выхожу в кухню, к нему.

Он сидит за столом, из пепельницы к потолку тянется струйка дыма. Одет прилично.

– Привет.

– Привет.

Потом говорит, что думал о нашей игре: кого вообще волнуют эти «на миллион евро больше», «на пятьдесят лет моложе»? Он бы хотел вернуться в 2009-й, на Большой рождественский бал в Габичче, в «Байя --">