Елена Олеговна Долгопят - Правитель мира

Лицо его побагровело. Он был весьма прилично одет. За расстегнутой дубленкой виднелся костюм, даже с галстуком.

Мужчина допел, подал деду бумажку и сел. Я села тоже.

Когда же это кончится? И чем?

Кончилось, если помните, надписью у стоп-крана.

Моя станция тем временем приближалась. Народу уже было значительно меньше. Проход практически освободился. Я сказала, что нового о

Мандельштаме для меня всё, потому что я почти ничего о нем до сих пор и не знала, спрятала книжку, попрощалась и направилась к выходу.

Недавно певший сидел спокойно, солидно, трезво, и представить было невозможно, что он мог петь под баян нищего. С другой стороны, у окна, стояла инвалидная коляска. В ней, лицом к окну, сидел безногий. Лицо у него было красивое, правильное и кроткое.

Прозрачные голубые глаза мягко смотрели то ли на огни в темноте, то ли на свое собственное отражение в стекле. Инвалид поразил меня сходством с актером, которого я буквально на днях видела по телевизору. В каком-то сериале он сыграл утонченного и жестокого аристократа из прошлого века. А теперь сидел нищий, безногий и кроткий.

Поезд унес и нищего, и певца. И надпись у стоп-крана унеслась вместе с ними, и все фантастические лица и разговоры унеслись. Точно они были призраками.

Дул ветер. Что-то невидимое кололо лицо, ледяные микроскопические осколки. Ветер был ими полон, и воздух в электрическом свете посверкивал летучими искрами.

Я сошла с платформы. В круглосуточном ларьке горел свет.

Из окошка высунулась рука с хлебом. Мальчик взял хлеб и тут же откусил горбушку.

Мальчика я знала. Он жил в нашем подъезде, и сталкивались мы довольно часто, и много раз я слышала его имя, но почему-то никак не могла запомнить. Что-то было в этом чудовищное. При виде мальчика я каждый раз мучительно пыталась припомнить его имя, но вместо имени был провал, из которого пахло сыростью и тленом. Он здоровался, я отвечала и отводила глаза. В конце концов, чтобы не мучиться, я назвала его про себя Колей.

Встреча с Колей меня всегда тревожила.

Дорога от платформы до нашего дома красивая, и может показаться, что она ведет к какому-то старинному замку. Широкая, с обеих сторон растут пихты, одинаково высокие, пушистые, на одинаковом расстоянии друг от друга, пихты-близнецы. Но дом наш был не замком, а обыкновенной хрущевской пятиэтажкой, и следовало его обойти, чтобы попасть в подъезды. Впрочем, говорили, что когда-то аллея действительно вела к замку, возведенному русским помещиком по картинке из книжки готического романа.

В этот час аллея была пустынна. Снежок похрустывал под ногами. Коля обогнал меня и на ходу оглянулся. Лицо его мне показалось белым пятном.

Я шла, но мне казалось, что я никуда не продвигаюсь, что пихты не сменяют одна другую, что я топчусь возле тех же деревьев. Вдруг я нагнала Колю. Он стоял на обочине, жевал хлеб и ковырял носком ботинка подножие сугроба.

Он как будто поджидал меня. Поднял голову и взглянул. Я ускорила шаг.

Как будто хотел что-то сказать, но не решился.

У подъезда я посмотрела на наши окна. Свет горел и в комнате, и в кухне. С чего бы это моя скупая мать так расточительствовала? С чего такое сияние?

Я поднялась на наш третий этаж. Позвонила. Хлопнула дверь в подъезд, застучали шаги. Коля пробежал мимо меня, взглянул и, мне показалось, усмехнулся. Дверь передо мной отворилась.

– Мать… – начала я громко и раздраженно.

Но она приложила палец к губам.

– Что? – спросила я уже тихо, переступая порог.

И увидела на крючке незнакомое женское пальто. Старое, с потертыми обшлагами.

Пальто было серое, и пуговицы на нем были почти все серые, но одна пуговица была красной, а другая зеленой, и они казались живыми в сером ряду. Как два открытых глаза у семиглазого чудища; пять его спящих глаз в любую секунду могли тоже открыться, так казалось.

Мы с матерью жили замкнуто, гости у нас случались так редко, что я даже и не припомню, когда в последний раз.

– Кто? – совсем шепотом спросила я.

Опять палец у губ.

Я сняла свое пальто, сняла обувь. Увидела незнакомые сапоги.

Грязные, в белых соляных пятнах. Взглянула на мать, но ничего не спросила. Поняла, что и так все сейчас увижу, а гостья в доме слышит все наши шепоты и движения.

Из прихожей – сразу комната. В ней я увидела детскую коляску. Она заполнила мой взгляд.

Иногда кажется, что ничего больше ты вместить не можешь, что ничего больше уже не будет. Но будет, будет и больше. И кроме коляски, так --">