Леонид Генрихович Зорин - Обида

было почти нелегально. Впрочем, что было тогда дозволено, в особенности людям пера? Ни вдохновенье, ни дерзость, ни страсть. И жизнь таких людей проходила, скорее, вопреки их призванию, нежели в соответствии с ним.

Все было краденым, потаенным. Было невнятное существование на краешке, где о риске не думали, он уж давно перестал быть вызовом, игрой с фортуной и мигом истины. Риск стал унизительным образом жизни, и даже трагедия стала буднична – подёнка, неизбежная ноша.

Все мы, кто жил в двадцатом веке и кто хотел в том веке выжить, не будем поняты Женечкой Грековым. Нашему Женечке было подарено почти двадцать лет свободного плаванья для обретения самосознанья – за этот срок нельзя не уверовать, что ты хозяин своей судьбы и вправе ею распорядиться.

Женечка был репортер с амбицией, желавший отвоевать себе место

“независимого журналиста”, хотя этот титул при всей своей звучности был и туманен и относителен. Вроде бы волонтер, охотник, и возникает то тут, то там, всюду он гость, и гость желанный. На деле это было не так. Ибо случаются предложения, от коих отказываться не следует.

Амбиция, однако ж, немалая. По-своему Женечка преуспел, но не было в нем мрачного пламени, которое томит честолюбца. Такой журналист не ведает сна, мечтает однажды проснуться писателем, автором читаемой книги. Легенда о Ромине – Костике Ромине, недавно ушедшем друге

Бурского, которого встреча с архивом историка заставила переменить судьбу, не возбуждала Женечку Грекова. Не было мысли кинуться в омут, броситься в погоню за словом, чтобы затем, изловив, обточить его или, напротив, для вящей меткости сделать его остроугольней.

Женечка Греков хотел признания, но не принося ему жертв.

Он развивал в себе наблюдательность, приглядчивость к своим собеседникам, напоминая себе – для острастки, – что это свойство важно газетчику ничуть не менее, чем художнику, может быть, даже еще важней – газетчик не вправе присочинить. Греков гордился таким своим зрением и, когда вдруг нападала блажь себя похвалить, погладить по шерстке, он называл его то фасеточным, то боковым, то даже лазерным.

В менее патетический час он сравнивал это свое достоинство попросту с липучей бумагой – любая живность спешит к ней приклеиться.

Бурский, бывалый вуайерист, бросил однажды:

– Мы – соглядатаи.

Это двусмысленное определение Женечка Греков признал самым точным.

Взгляд, обнимающий всю картину и не теряющий тех подробностей, которые живут в неприметности, понадобится в ближайшее время.

Всматриваясь в дорожную ночь, он думает о своей поездке. Гонит тревогу. Может быть всяко.

Пока он вдавливает в стекло горячий увлажнившийся лоб, я спрашиваю себя в сотый раз, прав ли я был, когда сделал осью этих событий вчерашнего юношу, посильна ли для него эта кладь? Несколько жизней лежат меж нами.

Но ведь случаются повороты, галактики разных эпох сближаются.

А поезд летит, колесный гром все одержимее, тьма непроглядна. Еще полночи до города О.

2

Поездка, предпринятая Грековым, нуждалась в тщательной подготовке.

Любая небрежность здесь исключалась.

Первоначальная цель состояла в том, чтоб понять, насколько стихийной, не подлежавшей регламентации, была деятельность различных групп, которых в его кругу называли “национально озабоченными”.

Греков, как все его собеседники, плохо верил в неуправляемость подобного самовыражения. Он понимал, что на поверхности ему предстает лишь видимый фон, лишь звуковое оформление, потребуется много усилий, чтобы за явным возникло скрытое, приотворилась некая дверца.

Идея подобного расследования, бесспорно, принадлежала Женечке. Он вообще всегда подчеркивал, что выбор делает суверенно.

Однако на деле заявленный замысел, чем больше Греков его разминал, конечно же, претерпел изменения. Встретиться с воспаленным юношеством – не первостепенная задача. Такие беседы Женечка читывал, были они удручающе сходны, не говоря уж о том, что его не привлекали перепевы.

Встречи должны были нечто высветить, что именно – он представлял еще смутно, и тут не обошлось без подсказки.

В редакции его предложение было одобрено и принято, но знали о нем два-три человека, и в их числе – многоопытный Бурский. В узости круга посвященных не было ничего удивительного. Действовать необходимо о п р я т н о, не допуская лишнего шума. Подводных камней хватало с избытком. Начать с того, что фигура посредника должна быть выбрана --">