Игорь Валентинович Денисенко - Ухо

зашагал вместе со всеми, стараясь подладится под размеренный шаг солдат. Он чувствовал с ними себя воином, и сопричастность к предстоящим событиям пьянила и волновала его воображение. Он упивался вымышленной свободой, упивался своей силой и ловкостью молодого тела, упивался прохладным ночным воздухом с резким привкусом протухших улочек.

И вот уже миновали они последние дома и городские ворота, обменялись приветствиями со стражниками и вышли на дорогу в Гефсиманию. Петляя и кружась, пыльной змеёй поднималась дорога по Елеонской горе. Все круче становился подъем. И оптиом с потным, одутловатым лицом, тяжело сопел, оставляя за собой протягивающийся шлейфом стойкий похмельный запах. Малх спешил, боясь отстать, перепрыгивал канавы и ямки, перешагивал сухие ветки то тут, то там попадающиеся на пути. И, сам того не замечая, оказался впереди всех. Рядом с оптиомом и тем долговязым, что вёл их по тропинке.

Впереди, среди деревьев замелькали огни. У костра сидели люди, о чем-то шумно и оживленно переговариваясь. Заметив факелы и блеск римских щитов, один за другим спешно покидали они собрание. Мелкие камешки и ветки захрустели под спешащими ногами. Малх рванулся вперёд, ожидая в любое время приказа: «Взять их!» И он готовился к прыжку. Но приказа не было. И когда запыхавшиеся солдаты остановились, то застали у костра только одного человека. При их приближении он поднялся навстречу. И на его сожженном солнцем и обветренном лице было какое-то необъяснимое, непонятное выражение. Гордость ли? Сострадание? Презрение к происходящей глупости? Прощение и ненависть? Боль непонимания и жалость, ни к себе, ни к другим, а к тому, что казалось он, видит, но что сокрыто. И чувства, как в зеркале отразились на его лице. Не было только страха. И может потому воины остановились, словно наткнулись на невидимую стену. Он не пытался бежать. Мгновенное, недоуменное молчание каплей вечности. Но вот тот, который привёл их сюда, сказал: «Радуйся Равви!» И брошенные невпопад слова фальшиво резанули нечаянную тишину.

Приветствием предаёшь меня — спросил Равви с легкой усмешкой.

Но вдруг из-за дерева, что росло в двух шагах от него, выскочил некто и с надрывным выдохом рубанул близстоящего раба.

— Кифа! — Крикнул Равви.

И его окрик сопроводился запоздалым визгом подбитой камнем собаки.

Малх не понял, что произошло. В первый миг ему показалось, что он разрублен пополам. Острая боль пронзила всю правую половину головы и эхом отдалась в другую сторону. Малх инстинктивно схватился руками за голову, и тут только ощутил, что у него нет уха. Со стоном опустился он на землю. Кифа же бросил меч и бежал. И никто не пытался его остановить. Ни тот, которого называли Равви, ни солдаты. Какое им дело до чьего-то раба, а тем более до его обидчика. Они пришли за другим, и потому мгновенно окружили его, ощетинились копьями. Не обращая на них внимания, Раввин подошел к Малху и, сморщившись от досады и сострадания, легонько коснулся его головы. И Малх почувствовал, как от ласкового прикосновения тепло пробежалось по его голове и ране, и проникло в самое сердце. И было в этом тепле что-то нежное, материнское, от чего боль утихла, но стало так невыразимо тоскливо, словно в предчувствии неизбежной утраты. И он взвыл второй раз от этого отчаяния стиснувшего грудь. За что?

Один солдат грубо ткнул Равви копьем в спину.

— Ну, ты, как там тебя! Царь иудейский пошевеливайся!

Равви оглянулся, и солдат непонятно от чего озлобившись, кольнул его остриём копья.

— Вперёд!

И они пошли. Впереди всех пыхтел Оптиом. За ним крадущимися шагами семенил предатель. А за предателем тот, кого он предал, с двух сторон окруженный воинами и рабами. Малх плелся позади всех, пучком травы зажимая рану, хотя кровь сама собой перестала течь. Содранная вместе с волосами кожа на голове неопрятным куском засохшей крови прикрывала отрубленное ухо. Тяжелым молотом неотвязной мысли, стучала кровь в голове: За что? И в эти два слова вмещались и Руфь, о встрече с которой было страшно подумать, и жестокий Кифа, и его добрый, странный учитель. «За что?» — Думал Малх. И если бы ни эта бившая молотом мысль, то он наверняка бы услышал шаги того, кто крался позади их. Позади всех прятался Кифа, совершая свой очередной необдуманный и глупый поступок. И он тоже стонал и кусал пальцы в судороге неразрешимого вопроса: «За что?»

Первосвященник Анна встретил пришедшего скабрезно улыбаясь. --">