Жорж Бордонов - Вильгельм Завоеватель

то я, признаться, давно дал себе зарок избегать опасных приключений, дабы жизнь моя шла по своему обычному руслу. Я знаю, книги учат гордиться оружием и приносить себя на алтарь славы. Однако читал я мало и так и не сумел до конца проникнуться наставлениями моего учителя Ансельма. Впрочем, не все ли равно! Мне куда больше по душе вести беседы у домашнего очага — после сытной трапезы, с кубком в руке, чтобы время от времени промачивать глотку, потому как она у меня что-то часто пересыхает! Сколько раз, сидя вот так же у камина, я подробно рассказывал друзьям моим и близким, стоило им только попросить, и о внезапно прерванной охоте Вильгельма, и об отступничестве Гарольда, и о ночи, проведенной среди леса корабельных мачт, и о долгих ожиданиях в то далекое утро в пустынных водах Англии, и о поражениях и о победах ратников при Гастингсе, и о том, как славно закончилась для нас эта великая битва — тогда, на заходе солнца! Сколько раз, безмолвно внимая мне, Герар потом умолял меня описать историю дней минувших на бумаге! Он говорил мне:

— Друг мой, у слов есть крылья. Мудр тот, кто может хватать их на лету. А мудрейший из мудрых — тот, кто сумеет заключить их в клетку на веки вечные!

Меня с Гераром связывают узы испытанной дружбы — и мне было бы совестно отказать ему, тут уж не помогли бы никакие отговорки, даже ссылки на собственное невежество. Сказать по правде, главное для меня — жить и радоваться жизни. Все думают, будто я во всякое время чем-то занят, непрестанно хожу пешком либо езжу верхом, припуская моего коня лихой мелкой рысью. Однако на самом деле это не так! Часто я просто сижу сложа руки, наслаждаюсь полной праздностью, а ежели что-то и поделываю, то только от скуки. Я просто не замечаю, занят я чем-либо или бездельничаю — ведь жизнь мчит нас галопом. Тем не менее я уступил настоянию Герара. Но уже на середине первой страницы перо выпало у меня из рук. И я тотчас же отправился на охоту — сие занятие показалось мне более достойным и не терпящим отлагательств. Подстерегая зайца в густом кустарнике, я от нечего делать стал размышлять и пришел к мысли, что царапать пером по бумаге — удел писца, но никак не сеньора, пусть даже небогатого.

И все же ответьте, отчего вдруг нынче вечером я, разбитый усталостью, опять взял в руки чернильницу и листки пергамента, который даровал мне Герар во искушение сидящих во мне демонов? Иной, пожалуй, извлек бы из этой сумятицы чувств добрую сотню полезных выводов, за исключением, быть может, одного — верного. А что было верным для меня, именно для меня?

Когда-то отец корил меня за то, что я, словно зачарованный, могу часами безмолвно разглядывать оперение куропатки или голубки и любоваться лучами заходящего солнца. В такие минуты я бросал работу, терял нить разговора и меня вдруг охватывала сладкая презренная дрожь, недостойная будущего воина. С годами я почти перестал ощущать подобные переживания, это чудное смятение души. В самом деле, я страсть как хотел походить на моего отца и его друзей, а для этого мне приходилось усиленно трудиться над собою.

И вот нежданно-негаданно то почти совсем забытое странное волнение опять вернулось ко мне и принялось будоражить с новой силой, и я с удивлением обнаружил то, что за долгие годы сна стало только глубже!

Случилось это четырнадцатого дня месяца июля сего года в Байейском соборе. Не то, чтобы душе моей был свойствен религиозный экстаз, вовсе нет! Просто епископ Одон, сводный брат нашего августейшего герцога, повелел вывесить там огромное, чарующей красоты вышитое полотно, что он привез с собой из Англии. На нем была изображена история Великого завоевания^[5] — начиная со злополучного пленения Гарольда Ги Понтьейским и вплоть до полного разгрома англичан при Гастингсе. В тот день в соборе собралось очень много сеньоров из Англии и Нормандии. Все они в один голос утверждали, что сие великолепное произведение, выполненное по заказу епископа, создали вышивальщицы из графства Кент. Они еще долго восхищались полотном, но я не запомнил всего, что они говорили, потому как слушал вполуха. Этих всадников в железных шлемах, копьеносцев, легконогих лучников я видел не только глазами! Но и сердцем. Наверное, со стороны вид у меня был отрешенный. Но никто даже вообразить не мог, насколько я действительно стал отрешен от этой жизни. Дело в том, что для меня эти огромные кони, багряные и черные, эти несметные полчища всадников — не просто --">