Александр Михайлович Бруссуев - Не от мира сего

церкви и им самим. Однако кроме досады ничего не ощущал. Ну и что, что поп щеки дует и рубит деньги за все: причастие, крещение, отпевание и прочие церемонии? Он от этого ближе к Богу становится? Поэтому лив никакого трепета к слуге Господа не чувствовал. Вот только не хотелось "лаяться", как это принято у слэйвинов. И спорить не хотелось. Спор не рождает истину, как какой-то умник пытался представить. Спор рождает склоку.

— Гуще мажь, сын мой, — не дождавшись ответа, проговорил поп.

— Не отец ты мне, не приказывай, — еле слышным голосом произнес лив.

Однако его все услышали. Даже те подмастерья из людиков, что наносили фон где-то в углу. Народ стал переглядываться.

— Спокойно, спокойно, дети мои, — зычным, хорошо поставленным голосом провозгласил поп. Даже эхо отразилось о купола и разбилось где-то о строительные леса. — Нарекаю сего раба Гущиным.

— Я не раб, — твердо ответил лив и сжал на долю мига кулаки. Так же быстро успокоившись, он добавил. — Я не Гущин.

— Готов исповедаться?

— Не очень, — сказал иконописец и принялся чистить кисти.

Попу было вообще-то все равно, решится на исповедь строптивый художник или нет. У входа в храм паслись трое стражников, практически безоружных, если не считать топоров и ножей-скрамасаксов у каждого. Надо было всего лишь выманить лива на улицу и в присутствии хмурых стражников потребовать, чтоб тот шел на все четыре стороны подобру-поздорову.

— Э, — проговорил поп. — Исповедь — святое таинство. Первый человек, попавший в рай, был разбойником. Распятый на кресте, он исповедался Иисусу Христу, за что и был вознагражден последующим вечным блаженством.

— Врешь, — отложил кисть лив. — А как быть с Илией-пророком, взятым живым на небо? Сдается мне, в рае пребывает. Да не он один.

— Уймись, — быстро ответил священник. — Гордыня твоя лишь усугубляет бесовские мысли. Прошу тебя выйти из храма.

— Эх, поп, — вздохнул иконописец. — Не ты меня сюда позвал, не тебе и просить меня выйти. Кто ты такой вообще?

— Я — слуга Божий, — торжественно произнес тот, размашисто перекрестился и снова вцепился в свой крест.

Лив проследил за движением руки, отметив про себя, что пальцы он слагал, словно щепотку соли держал.

— Тебе не нравится моя работа? — спросил иконописец, скорее риторически. — Позови батюшку-настоятеля, пусть он меня отошлет.

— Ты отступаешь от святых канонов, у тебя все святые — как люди. Но это же не так! Они — благочестивые святые. Вы же — всего лишь грешники. Перед ними надо трепетать, страшиться неминуемой кары и повиноваться слугам Господа. Люди должны просить нас молиться за них, доносить до Господа их покаяния.

— За это никаких денег не жалко, — вставил лив.

Не уловив сарказма, поп истово закивал головой:

— Никаких денег!

— Выходит, я должен страшиться каждой иконы и просить ее пощадить меня, грешного, — тряхнул головой иконописец. — Мне всегда казалось иначе: смотришь на изображение и радуешься. А мысли приходят: этот простой человек достиг святости поступками своими и делами, любовью к ближним. Пусть же он и меня направит, пусть он и мне поможет, пусть он меня избавит от искушения и козней злых людей. И не страх тут, а любовь. Сколько не плати денег, а ее не купишь. Да и страх не поможет.

— Что ты тут хулу наводишь! — начал, было, поп, но лив его прервал:

— То, как ты поклоняешься иконам, напоминает мне сказание про золотого тельца. За это Господь Бог наш Саваоф покарал людей. Разменная монета богов — это Вера. Ее тоже не купить ни за какие богатства. Ты со мной не согласен, поп?

И снова, не дав служителю, который успел только набрать полную грудь воздуха для своей гневной проповеди, заговорил. Точнее — спросил.

— Скажи мне, поп, имеешь ли ты право носить свой сан, заботиться о душах людских?

На сей раз ответить сразу не получалось, потому что вопрос не был до конца понятен служителю церкви. Как это — имеешь право? С детства при отце-священнике, обучение грамоте, Святому писанию, освящение чуть ли не самим Папой. Чего еще надо?

Иконописец терпеливо ждал ответа.

— Да, имею, — твердо произнес поп, на скулах заиграл румянец. — Я обучен этому.

— Я не об этом, — прямо глядя собеседнику в глаза, покачал головой лив. — Принадлежишь ли ты к колену Левия? Левит ли ты?

— Какое это имеет значение? — удивился поп.

— Значит — нет. Съездил к главному Бате-хану, получил право быть --">