Александр Георгиевич Круглов - Сосунок

ясно чудилось Ване, что скоро, очень скоро, вот-вот начнется для него какая-то иная, новая, незнакомая жизнь.

Солнышко пробилось на минуту сквозь клочья сизого ядовитого дыма и пыли. Слегка ослепило его. Коснулось чистой, не замаранной кровью щеки. Припекло. Согрело ее. И Ваня впервые за все эти последние, казалось, многиемногие беспокойные и бессонные ночи и дни, несмотря на точившую боль, на страдания, вдруг беззаботно и счастливо откинулся спиной на прогретую землю. Прижмурился сладостно. Вздрогнул. Застыл. И впервые вдруг плевать ему стало на все. Лишь бы лежать вот так и лежать. Хотя бы даже вот так: рядом со все яростнее разгоравшимся боем, на склоне воронки, в крови. Но только б лежать. Не рисковать, не стрелять и чтобы в тебя не стреляли.

"Господи, — подумал он, — неужели мне еще жить? И солнце видеть, и небо… Когда-нибудь снова море увижу и лес… И брата, и мать, и сестру. И отца. Неужели опять! — не верилось Ване. — Пока подлечат, пошлют снова в бой, глядишь, и второй фронт откроют. Станет полегче. А до того отдохну, отосплюсь. Снова книгу в руки возьму. Буду читать. Ночами, а буду… Как прежде… Спинозу, Бальзака, Стендаля… Толстого и Горького… И сколько, сколько еще!.. И кино насмотрюсь И спокойно, вдосталь поем. Может быть, даже… Неужели и это? Конечно! Как же иначе? Обязательно выкупаюсь с мылом b горячей воде. С мочалкой! Полотенце конечно, дадут. И в настоящую, с простыней, с одеялом, с подушкой постель. Неужто? Не верится даже. Но в госпиталях… Кто был уже ранен… Так, говорят".

Внизу, на дне воронки, послышался стон.

"Да это же он, инженер, — очнулся вдруг Ваня. Увидел, что пузыри изо рта и носа у него обильней пошли и красней. Вскинулся, скатился со склона воронки на дно, склонился над Голоколосским. Тот задыхался метался, дрожал. И что-то шептал. — Что же делать господи, что? — растерялся еще больше перепугавшийся Ваня. — Нельзя больше ждать. Чем-то надо помочь". Подумал, что хорошо бы сестру разыскать, санитаров. Да где сейчас тут разыщешь?

Но все же полез из воронки наверх. Высунул голову. Услышал сквозь стрельбу и разрывы сзади себя голос. Обернулся.

Тугим плотным ядром в сапогах, в черных брюках, заправленных в них, и в бушлатах нараспашку, под ними — тельняшки, шагали матросы. Дошла, значит, очередь и до них. Значит, плохи здесь наши дела, вовсю, видать, наседают немцы, раз и матросов уже… У каждого автомат, диски на поясах, гранаты, ножи. Бескозырки под подбородками повязаны лентами. Эти на все готовы. И врукопашную, если надо, пойдут.

Крепко идут моряки, широко — за своим командиром: поджарым, костистым и собранным. Единственным в кителе и капитанской фуражке. И с револьвером — уже наготове, в руке. Как и все, молодой, но с бородкой, с бачками, с усами и со шрамом на открытом, загорелом лице — от носа к брови (его и пытался, наверное, прятать, не брился).

— Держись! — крикнул он. — Немного осталось, братва! — утешил он, будто дальше станет им легче. — И давайте, кто хочет… Успеете еще покурить!

Но не видно было, чтобы кто-то в карман за табачком, за кисетом полез. Значит, все-таки и у них было одно на душе: то, что уже через минуту-другую их ждет. И ничем иным не хотели, не могли сейчас заниматься. Друг на друга никто не смотрел. Смотрели только в себя, под ноги, вперед — каменно, стыло, угрюмо. Распаренно красные, мокрые от обильного пота, шли они так, будто через минуту бросаться всем в пропасть. И они это знают. И готовы на это. И как будто бы даже не променяют это уже ни на что.

"Вот, значит, как… Значит, можно и так воевать, — не то подивился, глядя на них, не то позавидовал Ваня. — А я?.. Я бы так смог? Без пушки, без щита… В открытую, в полный рост идти на врага. — И смотрел, смотрел во все глаза на моряков — измученно, и надеясь, и веря… Пугаясь, страшась, но всетаки веря, что если бы пришлось вдруг, смог бы и он, как они. — Неужели бы смог?"

— Старшина! Своих подтяни! — обернувшись назад, крикнул в кителе, в капитанской фуражке голосисто в звонко. — Поторопи! Тормозите вы нас!

— Эй, обоз! — отозвался шедший сзади пехотный — старшой. — Слыхали, что флот говорит! Догнать! Подтянись!

Голос Ване показался знакомым. И на призыв своего командира обозники — кто в чем, кто с чем (один даже галошах и с дедовской шашкой, впрочем, и сам почти дед — небритый, морщинистый, неповоротливый) ответили тем, что стали подтягивать хвост, растянувшийся от ядра моряков, словно хвост уже старой истощенной кометы. --">