Юрий Маркович Нагибин - Александр Благословенный

«Какой ужас!» — вскричал он и кинулся вон из спальни. С укоризненными словами: «Куда же вы?» — за ним последовал Беннигсен.

В коридоре его взгляд привлек пейзаж в классическом стиле.

— Какой прекрасный Клод Лоррен! — восхитился генерал-эстет. — Поистине только искусство вечно!

Он, несомненно, был прав. Несчастный император Павел воочию показал всю непрочность и краткость человечьей жизни. Разъяренные заговорщики в дикой, бессмысленной злобе, порожденной страхом, добивали упавшего на пол Павла. В сумятице они наносили раны друг другу. Все было залито кровью. «Душите его!» — послышался чей-то сорванный голос, и над толпой взмыл офицерский шарф…

…В супружеской спальне наследника престола затрещала дверь под чьими-то мощными ударами. Александр дрожал, забившись в кресло. Защелка замка выскочила из скважины, в спальню ворвался страшный, окровавленный ликующий Николай Зубов со шпагой в одной руке и шарфом в другой.

— Все!.. угомонили… За щеку, гадина, укусил…

Александр скорчился еще больше, закрывая лицо руками.

— Да здравствует император Александр Первый! — заорал Николай Зубов, и тут перед ним выросла высокая фигура Елизаветы Алексеевны.

— Вон, негодяй!.. — прозвучал нежданно властный голос. — Вон из царской опочивальни, грязный убийца!..

Ошеломленный, сразу утративший весь кураж и даже несколько протрезвевший, Николай, пятясь, покинул спальню. Александр истерически рыдал. Елизавета подошла и прижала к себе его голову.

— Я не хотел!.. Не хотел!.. Ты веришь — не хотел!.. — жалко бился голос…

ТИТРЫ

Полысевшая голова Александра мечется по подушке. Он стонет, плачет, вскрикивает, делает хватательные движения руками, то ли пытаясь поймать кого-то незримого, то ли защититься от призрака.

Рядом, по соседней подушке, в такт с ним мечется другая, чернокудрая головка. Женщина (это не государыня) постанывает, но не просыпается. С громким криком Александр садится на постели.

За окном белая петербургская ночь, прозрачный сумрак наполняет спальню, не скрывая ни окраски, ни очертания вещей; сугубая реальность обстановки нарушена лишь странной фигурой, расположившейся в кресле меж диваном и овальным столом с остатками ужина: треуголка явно не подходит к шлафроку, а тот — к туго натянутым лосинам и высоким налакированным сапогам с ботфортами. Нелепость одеяния усугубляется андреевской лентой на тощей груди и звездами высших российских орденов. В руках странный посетитель держит офицерский брючный шарф. Курносый нос, взболтанные глаза, кривящийся рот — император Павел.

Павел. Ну, здравствуй, сын.

Александр. Здравствуй, отец (в голосе не испуг, а бесконечная усталость). Я ждал тебя.

Павел (с усмешкой). Неужели?

Александр. Я знал, что ты придешь.

Павел. Я давно тебя не тревожил.

Александр. С начала наполеоновского нашествия.

Павел. А знаешь почему?

Александр. Знаю. Я должен был сделать свое дело. Выиграть войну.

Павел. Умница! Ты был бы моим любимым сыном, если б не был любимым внуком своей бабушки. Это меня, признаться, раздражало. Ты плохо выглядишь. (Всматривается в него.) Неужели Священный союз так тебя измотал?

Александр. Нет. Там я знаю, что делать. Меня измотала Россия. Громадная несчастная страна, я беспомощен перед ней.

Павел. Я хотел освободить крестьян. За это меня и убили.

Александр. Я слышал другое: союз с Наполеоном, введение католичества.

Павел. Ты в это веришь или опять лукавишь?

Александр. Для русских католичество было бы лучше. А еще лучше — лютеранство, религия созидателей жизни. Православие — религия нищих. Из всей Нагорной проповеди оно всерьез восприняло лишь заповедь о бедности.

Павел. А ты не боишься кончить, как я? В армии пахнет заговором.

Александр. Им пахнет во дворце. Моя мать во главе заговорщиков. Мне это не раз давали понять.

Павел. Моя дорогая Марья!.. Далеко же она пошла. Мать в заговоре против собственного сына!.. (Начинает хохотать, хохот переходит в хрип, хрип в удушье. Глаза почти вываливаются из орбит, лицо синеет.)

Александр. Могу я помочь тебе, отец?

Павел. Спасибо. Ты уже достаточно для меня сделал. Удушьем меня наградил этот проклятый шарф. (Бросает его на стол.) Я так и не знаю, чей он: Николая Зубова или другого мерзавца. Мясники, а не дворяне. Били, душили. Как будто нельзя было пристрелить.

--">