Юрий Львович Слёзкин - Брусилов

который вызвал Алексея Алексеевича, как старший, на совещание о совместных действиях по осаде Львова, Львов уже был эвакуирован. Оба полковника беспрепятственно проехали на машине до предместий города.

Эта «очкастая крыса» — так звали Рузского адъютанты Брусилова — «раздула такое рекламное кадило», что главковерх Николай Николаевич попался на удочку. В телеграмме верховного так и сказано было:

«Доблестные войска генерала Рузского взяли Львов, а армия Брусилова взяла Галич».

— Почему армия Рузского «доблестная», — возмущался Саенко, — а восьмая просто «армия»? Тогда как доблесть-то была именно в войсках восьмой армии! Это она сражалась «по колено в крови» вдоль всей реки Гнилой Липы до самого местечка Бобрка. Только упорство и храбрость ее частей принудили австрийцев без боя оставить Львов. Тогда как армия Рузского пришла на готовое. У Николая Иудыча Иванова в привычку вошло расписывать удачи любимчиков и замалчивать успехи других. А наш Алексеевич молчит. Для него все это мелочь. Улыбнется своей «отвлеченной» улыбкой, а в глазах все то же упорство… Непостижимый человек!

IV

Все завихрилось вокруг командующего. Все заработало по-особенному четко и весело. Именно весело, если слово это уместно в отношении такого трудного и ответственного дела, как перегруппировка войск перед лицом наступающего противника.

Не забытой оказалась и 12-я пехотная дивизия. Едва приехав в Ржешув, Алексей Алексеевич отправился на место ее расположения. К этому времени дивизия состояла всего из четырех сводных батальонов. В каждом из них насчитывалось не больше 700–800 человек.

— Если хотите знать, — не дивизия, а полк, да и тот неполного состава. Ну, и представляете себе, какой там поднялся переполох, когда узнали, что к ним будет командующий. Да еще сердитый, — рассказывал полковник Яхонтов. — Все ждали беды. Все — от командира дивизии, добрейшего Николая Петровича, до последнего солдата — ходили повесив головы. Считали себя кругом виноватыми. «Что скрывать, — говорили мне офицеры, — нелепое было отступление. Казачья дивизия ушла от нас на рысях, не приняв боя. Мы оказались в мешке: сзади австрийцы, спереди австрийцы, сбоку австрийцы. А тут еще рассвирепевшая погода, обледенелые горные тропы, невылазная грязь. Во время переправы через Сан внезапно пошел лед, люди начали тонуть… Но, видит Бог, мы задерживались. Задерживались, где только могли. Однако дело вышло дрянь. Николай Петрович решил просить об увольнении. А ведь он у них за родного отца. Чудесный старик! Из породы «отцов-командиров». Ладно… — поощренный вниманием слушателей, продолжал Яхонтов. — Дело близится к развязке. Все ждут с замиранием сердца, вытянулись в струнку. Стоят под здешним подлым дождем, замерзающим на лету. Лица серые, люди едва дышат, и вдруг… — Яхонтов сделал многозначительную паузу. — И вдруг, знаете ли, голос… этакий спокойный, без декламаций и всякого генеральского ерничества… Ну, словом, не раз слыхали, как говорит Алексей Алексеевич перед фронтом… «Благодарю, братцы, за хорошую работу». Так и сказал «за хорошую работу». Ушам никто не поверил. А он все так же ровно и отчетливо: «Вы не пали духом перед бедой, постигшей нас. Вы отступили с боем, теснимые противником, во много раз вас превосходящим. Вам угрожало полное окружение, но вы вышли из него с честью. Вы сохранили в ваших поредевших рядах боевой дух. Я счастлив, что могу это сказать бойцам родной мне двенадцатой пехотной дивизии. Нам предстоят еще долгие и упорные бои. Но теперь не отступать будем мы, а наступать. И я уверен, что вы окажетесь в первых рядах победоносной русской армии и покажете противнику, что такое старые кавказские войска…» Батюшки мои! Что тут было после этих слов! Описать невозможно. Такого «ура» я еще в жизни не слыхивал. Николай Петрович плакал. А какими же молодцами прошла перед нами дивизия. И вот вы увидите, — закончил свой рассказ Яхонтов, — они теперь покажут себя.

— Эхма! — подхватили слушатели. — Опять из огня каштаны таскать для других будем. Опять чужие грехи замаливать. И отмолимся. И вывернемся. И снова выведем в дамки бородача Иванова… И хоть очень все это лестно, а обидно вдвойне, честное слово. Мало того — там, наверху, нашим победам как будто не рады. Точно и вовсе не нужно, чтобы мы побеждали. Об этом даже страшно подумать, но невольно приходят такие мысли…

V

Как --">