Валерий Дмитриевич Поволяев - Царский угодник. Распутин

похожий на насекомое.

   — Кого же он нам напоминает, а? — задумались бабы, придирчиво разглядывая младенца.

   — Кого, кого... — Молодайка сердито надула губы. — Царя Гвидона!

   — Не-а!

   — А кого же?

   — Во! Сороконожку! Точно! Напоминает сороконожку!

Но это будет потом, позже, а пока путник, зорко поглядывая по сторонам, приближался к Санкт-Петербургу, довольно щурился, считал шаги и, ошушая внутри иногда возникавший холодок, что-то опасное, неприятное, думал о том, что ждёт его завтра, послезавтра, послепослезавтра, — вдруг его вытолкают в шею из блестящей северной столицы либо ещё хуже — пустят плавать ногами вперёд по широкой реке Неве, — передёргивал на ходу плечами и шумно вздыхал: «У-уф!»

Звали этого человека Григорием, фамилия его была Распутин, но это — новая фамилия, даденная совсем недавно и самому Гришке, и его отцу Ефиму за распутство, учинённое в сибирском селе Покровском, — Гришке за то, что перетаскал всех местных девок в лес, отцу — за способность пропивать в доме всё: он даже стёкла в окнах пропивал, вот ведь как, а когда подошла пора очередной переписи российского населения и выдачи новых паспортов, исправник наотрез отказал Распутиным в старой фамилии — их фамилия была Вилкины — и сказал, брезгливо топорща жёсткие, как свиная щетина, усы:

— Какие вы Вилкины? Распутины вы, Рас-пу-ти-ны... Фамилия должна соответствовать сути. Понятно? А если будете возражать, — исправник, заметив, как напряглось Гришкино лицо, повысил голос и сделал шаг вперёд, намереваясь взять Гришку за грудки, — в холодную посажу! На лёд задом! Как рыбу!

Гришка поспешно отступил от исправника — от греха подальше, возражать они с отцом не посмели и из Вилкиных превратились в Распутиных.

Отношение к Распутиным в селе Покровском было пренебрежительное: отец пьёт, пьёт, не просыхая, потом вдруг останавливается и начинает с похмелья долго и нудно размышлять о мироздании, о превратностях судьбы, о том, почему одни коровы бывают рогатые — с такими ухватами на голове, что к ним страшно подступиться, — а другие безрогие, комолые, и кто-то ведь этим занимается, одним коровам устраивает рога, а другим ничего; о том, отчего ползает червяк, не имеющий, как известно, ног, и почему лошадиные котяхи не тонут в воде, — сдвинутый отец какой-то, и сынок тоже сдвинутый...

Оба сдвинутые. Если отец, когда трезвый, хоть что-то старается сделать по хозяйству, то сынок иногда по трое суток не слезает с печи, лежит там, задумчиво шевелит пальцами ног, даже помочиться оттуда не спускается, еду на печь себе требует, утром, днём и вечером жрёт жирную селёдку с молоком. Когда ест — урчит по-кошачьи от удовольствия. Очень Распутин-младший полюбил селёдку с молоком, называл её лучшим на свете фруктом, лучшим овощем, продуктом гораздо полезнее сала.

Случалось, Гришку с отцом били, наставляли уму-разуму, но это не помогало — бить их было бесполезно: ни плети, ни розги, ни колы, вывернутые из изгородей, ни вожжи не могли исправить эту семейку.

В жёны Гришка взял бабу полную, белощёкую, с медлительной речью, тобольскую мещанку Прасковью Фёдоровну Серихину, по-деревенски если — Парашку, и очень скоро огородил троих детей, двух дочек и одного сына. О Прасковье Распутиной мало что известно, пожалуй, отмечен только её флегматичный характер да ещё то, что она раньше в губернском «отеле» работала в номерах и скучающим постояльцам порою не отказывала в удовольствии, — вот, собственно, и всё.

Гришка о славном прошлом собственной супружницы знал и, случалось, сёк её нещадно.

Однажды он исчез из села и долго пропадал — не было его года полтора, а то и больше. Исправник против его фамилии уже поставил прочерк — всё, дескать, отбыл раб Божий на вечное место жительства в другие края, и в Покровском Гришку начали потихоньку забывать, но оказалось — рано!

А Гришка всё это время находился в путешествии, перемещался от одного монастыря к другому, жил в кельях вместе с монахами, пробовал молиться, но с суровой монастырской братией тягаться не сумел — их аскетизм и подвижничество были Распутину не по нутру, и он поднимался с места и двигался дальше.

Так он добрался до Святой Земли, до Иерусалима.

Вынес он оттуда чувство восторга, некой громкой, очень торжественной внутренней песни и... причастность ко всему, что на Святой Земле имелось.

Как-то в Киеве, в одном из подворий, на него обратили внимание две особы, --">