Павел Архипович Загребельный - Диво

шла теперь рядом, ее пальтецо тускло белело в темноте.

— И вообще не нужно ничего. Вы начнете сейчас благодарить меня за доброе сердце, скажете, что никогда не забудете, как бросилась в ночь следом за вами, по сути, абсолютно незнакомым человеком, как гналась за вами только для того, чтобы… Но не будем об этом…

— Откуда вы все знаете? — искренне удивился Отава. — Это просто какой-то мистицизм.

— Я все знаю. — Она засмеялась в темноте, и Отава представил, как изгибаются ее лукавые губы, и ему впервые в жизни стало страшно от близости женщины.

«Нужно ее прогнать», — подумал он внезапно, пытаясь оттеснить куда-то в самый дальний угол памяти то, что произошло перед этим. И еще подумал: «Какое она имеет право врываться вот так в мою жизнь, все ставить вверх тормашками, ломать все мои планы, главное же — ломать мой характер, ибо он уже сломан навсегда одним только ее поступком. А что же будет дальше?»

— Вы думаете о том, не лучше ли прогнать меня от себя? — спросила она у него, все дальше отходя на край дорожки. — Скажите — и я вернусь к той компании, которая… там. Я не привыкла кому-либо мешать. Сама тоже не люблю, когда мне мешают.

Он сумел скрыть новый взрыв удивления ее невероятным даром читать мысли и попытался свести все к шутке:

— Пускай уж эти товарищи догрызают там вашу подругу.

— А ее не очень угрызут. Она когда-то занималась гимнастикой. Всегда сумеет ускользнуть.

— Великое умение — ускользать, — произнес Отава так, лишь бы сказать что-нибудь.

Дальше шли молча. Дорога поднималась в горы. Она ложилась на темную землю широкими витками, раздвигая в стороны кусты, деревья и даже дома; это было типичное шоссе для машин, чтобы облегчить им подъем, но для пешеходов оно совсем не годилось. Вместо нормального движения вперед приходилось петлять по серпантинам туда и сюда, те же самые деревья, те же самые дома, те же самые уличные фонари обходить то снизу, то сверху, и если для машины из быстрого наслоения вот таких медленных витков в конечном счете все же получалось восходящее движение, то для людей, особенно в ночное время, это казалось бессмысленным блужданием в поисках неведомо чего.

Дважды обгоняли их такси, полные пассажиров. Потом в полоске света, которую бросал на шоссе фонарь, они увидели далеко впереди парочку. Стояли посреди шоссе, в самом освещенном месте, и целовались. Что это быстропроходящее курортное увлечение или, быть может, настоящая любовь, которая не хочет ждать, не понимает, где светло, где темно, а то, возможно, просто они совсем еще юные и решили вот так пересчитать своими поцелуями все следы фонарей на ночном шоссе в будут идти в горы до самого утра, потому что для таких дорога никогда не кончается. И он, Отава, тоже мог выдумать нечто подобное, например, целовать Таисию на каждом новом изгибе дороги, целовать ее лукавые уста и молчать, молчать. Он всегда боялся женщин из-за их разговорчивости. Их нужно было заговаривать почти до потери сознания — тогда они чувствовали себя счастливыми. Особенно страдали этим женщины интеллигентные. У них всегда было полно претензий к каждому новому знакомому, вообще ко всему миру, им чего-то хотелось, они непременно должны были залезть тебе в душу, выведать все твои мысли. Возможно, он был несправедлив, думая так о женщинах, но сложилось это издавна, и перебороть себя Отава не хотел и не мог.

Когда проходили мимо парочки, застывшей в поцелуе, оба сделали вид, будто ничего не заметили, и дальше шли, как чужие, каждый по своей стороне шоссе, и молчали упрямо и непоколебимо, словно враги.

— Простите, — первым не выдержал Отава, — я резкий, грубый человек.

— Не беспокойтесь, — сказала Тая, — я тоже далеко не ангел. Если хотите знать, я даже жестокая. Возможно, потому и бросилась за вами в темноту, как последняя дурочка. Ни одна нормальная женщина никогда не побежала бы. Особенно из так называемых нежных, добрых, ласковых. Даже если бы вы бросились в море или под колеса машины… Но я начинаю набивать себе цену, а это уже совсем плохо… Лучше молчать. Скоро уже наш санаторий — и вы освободитесь от моего надоедливого общества… Но перед этим я хотела бы вам признаться… абсолютная бессмыслица, но… Знаете, у меня зоркий глаз… Даже сейчас, в темноте… Хотя темнота — это лишь для непосвященных, а для художников — это среда, где рождаются все краски от сочетания со светом… Видите, я уже начинаю читать вам лекции, отбивая ваш --">