Иван Федорович Наживин - Степан Разин

страдалец и отвечает: до самые смерти, Марковна… А она, слезы глотая, говорить: добро, Петрович, ино еще побредем… – На глазах боярыни выступили слезы. – Что только делают за истинную-то веру!.. В темницах давят, в срубах жгут, языки режут… И все тот, сын диавол, Никон натворил… Помирать вот буду, и то ему не прощу…

– Государь в храм прошел… – сказала маленькая и бойкая Софья, средняя дочь царицы. – Пойдем, матушка…

И все снова пошли в свой тайничок, откуда им было молящихся видно, а их – никому.

– Благослови, владыко… – бархатными волнами понеслось по храму.

И обедня началась…

И ее царь и все приближенные отстояли так же легко, как и всякую другую службу: так день их шел всегда, привыкли.

После обедни начался деловой день великого государя. Бояре снова прошли в приемную и в ожидании государя тихонько переговаривались. Но вот два стольника внесли в покой резное кресло и поставили его в углу на возвышении из трех ступенек, обитых красным сукном. За стольниками вышли стряпчие: один нес круглый, шитый шелками бархатный ковер, другой атласную подушку, а третий вынес на серебряном блюде расшитый царский убрус. И все стали по бокам царского кресла. Минуту спустя вышел Алексей Михайлович поддерживаемый под руки двумя боярами. В руках его был длинный черный посох. Едва появился он на порог, как все бояре и чины ударили низкий поклон, царь ответил ласковым поклоном и сел на свое место.

– Здрав буди, великий государь… – снова били челом бояре.

– Здравы будьте и вы, бояре… – отвечал царь.

И снова бояре и все чины били ему челом.

Обыкновенно по пятницам происходило собрание Боярской думы, но на дворе стоял уже веселый месяц май – пришел Пахом, понесло теплом, – и многие из бояр отпросились уже в свои поместья и вотчины, а другие – кто на крестины, кто на свадьбу, кто на родины: в мае завсегда так бывало. И сам Алексей Михайлович жил бы уже, как всегда об эту пору, в Коломенском, если бы не царевны, которые все переболели за последнее время какою-то болью в горле. Да и дожди все это время стояли. И дел больших на сей день не было, так что у царя не было с собой даже его обычной записочки, на которой он заботливо отмечал, «о чем говорить с бояры».

В дни заседания Думы бояре все садились в некотором отдалении от государя, а когда, как на этот раз, Думы не было, то бояре обязаны были все стоять, а когда уставали они, то выходили посидеть в сени или же просто на крыльцо. Там нужно было вести себя с сугубою осторожностью: всякое непристойное слово, сказанное на дворе государевом, – а за непристойным словом русские люди никогда не стояли, – а тем более ссора или драка почитались нарушением чести государева двора и строго преследовались Уложением. Там так и сказано было: «А буде кто в государевом дворе кого задерет и с дерзости ударит рукою, и такого же тут же изымать и, не отпуская его, про тот его бой сыскать, и, сыскав допряма, за честь государева двора посадить в тюрьму на месяц. А кого он ударит, и тому на нем управит бесчестье. А буде кого он ударит до крови, и на нем тому, кого он окровавит, бесчестье доправить вдвое, да его же за честь государева двора посадить в тюрьму на шесть недель».

И думный дьяк, с гусиным пером за ухом и чернильницей на шнурочке, читал государю:

– …А которые, государь, были посадские люди, еще остались на Бело-озере, то из тех многие ныне, как приехал на Бело-озеро с Москвы дворянин Петр Хомутов и атаман, и есаулы, и казаки, ноугородские челобитчики, для твоих, государевых, хлебных денег, и они из достальных многие разбежались, дворяне и дети боярские, и бегают по лесам, а твоего государева указа не слушают, в осад (в город) сами не едут и крестьян своим ехать не велят…

– Не к делу ты это, дьяк, читаешь… – сказал Алексей Михайловича – Это до Думы отложить подобало бы. Ну, да все одно уж, читай…

Бояре внимательно слушали…

Был тут и старый, именитый князь Никита Иваныч Одоевский, равного которому по роду и заслугам не было здесь и нигде никого: это он лет пятнадцать тому назад, когда был еще казанским воеводой, Закамскую Черту^[1] от ногаев да калмыков построил, а до того с кн. С.В. Прозоровским да окольничим О.Ф. Волконским да двумя дьяками, Гаврилой Леонтьевым да Федором Грибоедовым, Уложение выработал, которое дало московскому царству закон и порядок. И князь Юрий Алексеевич Долгорукий, плотный, крепкий, с точно железным взглядом, --">