Валентин Саввич Пикуль - Две картины

Коновницын жил по соседству — в овчарне без окон, лишь землю под собою присыпав соломкою (над овчарней была вывеска: «Тайная канцелярия генерального штаба»). Кутузов готовил армию к боям, терпеливо выжидая, когда Наполеон, как облопавшийся удав, выползет из Москвы с обозами награбленного добра.

Из Петербурга прибыл в Тарутино для связи князь Петр Волконский, и Кутузов гусиным пером указал ему на лавку.

— Ты посиди, князь Петр, я письмо закончу.

— Кому писать изволите?

— Помещице сих мест — Анне Никитишне Нарышкиной…

Было утро 23 сентября 1812 года. В избу шагнул взволнованный Коновницын, — На аванпостах появились французы с белыми флагами и просят принять маркиза Лористона для свидания с вашей светлостью. Он письмо к вам имеет — от Наполеона.

Сразу же нагрянул сэр Роберт Вильсон, военный атташе Англии; извещенный о прибытии Лористона, он стал говорить Кутузову, что честь и достоинство русской армии не позволяют вести переговоры с противником:

— Герцог Вюртембергский, принц Ольденбургский, ближайшие родственники мудрого государя вашего, и мыслить не смеют о мире с этим корсиканским злодеем.

Кутузов в подобной опеке не нуждался.

— Милорд, обеспокойтесь заботами о чести своей армии, а русская от Вильны до Бородина достоинство воинское сберегла в святости… Избавьте меня и от подозрений своих!

Волконскому он велел ехать на аванпосты, требовать от Лористона письмо императора. Волконский сообразил:

— Лористона вряд ли устроит роль курьера, он обязательно пожелает вручить письмо лично вам… Не так ли?

— Известно, — отвечал Кутузов, — что не ради письма он и заявился… А ты, князь Петр, пошли адъютанта своего Нащокина ко мне в Леташевку с запросом, да вели ему ехать потише. Каждый день и каждый час задержки Бонапартия в Москве — к нашей выгоде и во вред и ущерб самому Бонапартию.

Волконский все понял и ускакал…

Кутузов всегда носил сюртук, но теперь ради свидания с маркизом решил облачиться в мундир со всеми регалиями. Однако эполеты его успели потускнеть от лесной сырости, а их бахрома даже почернела.

— Петрович! — позвал он Коновницына. — Ты, будь ласков, одолжи мне свои эполеты, они у тебя понарядней… Выйдя из избы, Кутузов сказал:

— Господа! Ежели возникнет беседа у вас с Лористоном или его свитою, прошу судачить больше о погоде и танцах-шманцах. А к вечеру весь лагерь пусть распалит костры пожарче, кашу варить сей день с мясом, музыкантам играть веселее, а солдатам петь песни самые игривые… Вот пока и все.

Очевидец вспоминал: «По всему лагерю открылась у нас иллюминация и шумное веселье… Мы уже совершенно были уверены, что наша берет и скоро погоним французов из России!»

***

Волконский сознательно потомил Лористона на аванпостах, а Нащокин не спешил гнать коня до Леташевки и обратно… Посланец Наполеона заявился в главной квартире лишь к ночи. Солдатские костры высветили полнеба, в этом зареве было что-то жуткое и зловещее, за лесом играла музыка, солдаты плясали с местными бабами, а средь веселья бродили, как неприкаянные, пленные французы и делали вид, что приезд Лористона их уже не касается. Кутузов все продумал заранее, как отличный психолог. На длинной лавке в своей избе он рассадил генералов, меж ними поместил герцога Вюртембергского, принца Ольденбургского и сэра Вильсона. В маленьком оконце зыбко дрожали отблески бивуачных костров великой российской армии.

— Прошу, маркиз, — указал Кутузов Лористону место возле стола, а сам уселся в противоположном конце. — Всех, господа, прошу удалиться, — велел он затем генералам и таким образом избавился от принца с герцогом. Но сэр Вильсон не ушел, согласный сидеть даже за печкой, и тогда Кутузов пожелал ему очень вежливо:

— Спокойной ночи, милорд…

В избе остались двое: Лористон и Кутузов. Очевидно, пугающее зарево костров над Тарутином надоумило маркиза завести речь о московском пожаре, и он развил свое богатое красноречие, дабы доказать невиновность французов.

— Я уже стар и сед, — отвечал Кутузов, — меня давно знает народ, и посему от народа я извещен обо всем, что было в Москве тогда и что в Москве сей момент, пока мы здесь с вами беседуем. Если пожар Москвы еще можно хоть как-то объяснить небрежностью с огнем, то чем вы оправдаете действия своей артиллерии, которая прямой наводкой разбивала самые древние, самые прекрасные здания нашей столицы?..

Лористон перевел речь на пленных, благо --">