Николай Иванович Шадрин - Сестра милосердия

подавал, терпел.

— И что бухает? Дня не будет, что ли?

Золотистое пламя лампы чуть слышно шипело. Или это стекло так шумит? Осторожно Анна сняла жакет, села на сундук. В печке едва слышно звенели, пищали прогоревшие угли. Хозяин все гремел колуном. Странно все-таки: бросила сынка, оставила мужа, опозорилась на весь белый свет, работает белошвейкой — и вот сидит со своим больным пальцем, как старуха у разбитого корыта.

Наконец колун смолк. Баба Нюра достала рогачом из мрачных глубин русской печи чугунок упревших, протомившихся щей. Каленые щи не парят, таят огненную свою температуру, караулят, кто не остережется, схватит — ошпарит нёбо и язык. Дед дует в деревянную ложку, жует хлеб. Анна Васильевна тоже дует и тоже жует сухомяткой. Дед с шумом, ребристо морща лоб, втягивал в себя огненную жижу. Бабушка ела степенно. Сидит чопорно. Тоже из староверов. Как и Анина бабуся. Та была даже строже в вопросах религии. Это ж надо: выставила за порог солнышко русской поэзии Александра Сергеевича Пушкина!

И опять неловко ткнулась пальцем — и он взорвался искрящейся болью.

— А это чё тако?

— Да вот…

— Ага! — обрадовалась хозяйка, — это надо греть! — И легко поднялась, поставила кувшин на печь.

И скоро Анна уже сидела с пальцем, опущенным в нестерпимо горячую воду. Поминутно выдергивала, обдувала — но постепенно палец стал неметь, жар вкрадчиво, щекотно вгрызался до косточки. Боль отступала, приобретала приятный, щекочущий оттенок. Старики сидели за столом с той и другой стороны и плотоядно улыбались, будто ожидали чего от нее.

Огонек в лампе перетекал с края на край фитиля, вытягивался, чадил и опять опадал, тихо освещая избу.

— А че-то абмирала не видать? — поинтересовался старик.

— Все тебе знать надо! — прикрикнула жена, но при этом повернулась и притихла, ожидая ответа.

— Некогда ему, — извинилась за Александра Васильевича. — В Тобольске дела, — и прикусила язычок: можно ли выдавать такую тайну, не просочится ли, куда не следует.

— Не страшно ли, в Тобольске-то? — и на недоуменный взгляд баба Нюра пояснила. — Тама же царя с царицей застрелили.

Дед в досаде чмокнул, не имея сил выносить глупость жены.

— А че я такое сказала?!

— Да их в Екатеринбурге, — мягко напомнила Анна — баба так и закудахтала от хохота. — Ну, хоть и в Бурге! А мне пало на ум, что в Тобольским! — Видно было, что гибель августейшей семьи не больно печалила старушку. Дед набирал в рот чай и громко полоскал. Гигиеничный такой попался хозяин.

— А как же ты с ём познакомилась-то, вот что скажи!

— На поезде ехали. В одном купе.

— В одной купе с абмиралом?

— Билеты так дали.

— Да-а… — удивительно было, что можно так запросто поехать по железной дороге с кем угодно, на соседних полках. Они удивились бы еще больше, если б знали, что военный, несколько раз навещавший их, и есть тот самый Колчак, которого давно уж крепко недолюбливало население города. Думали: ходит какой-то, да мало ли их теперь развелось! Нищих генералов да князей.

— А ты ему глянешься, — скромно потупилась старушка.

— О! А че бы и не поглянуться! — заступился за квартирантку дед. — Не ряба, поди, — и озорно сверкнул глазом. Анна вздохнула и неприметно потянулась всем упругим, гибким телом в тоске по крепким объятьям адмирала.

Боль окончательно отошла, будто окуталась пушистой немотой.

— Подливай, подливай! — подвинула кувшин старушка.

— Шибко-то тоже нельзя. А то будет… Похлебка из пальца! — На это громко, раздольно рассмеялись. Дед даже и до слезы — приятно сознавать себя острым на язык человеком. Просмеялись, затихли. За окном непроглядная ночь. С ветерком. Будто кто шарит по избе то с того и другого угла. На подловке зашуршит, зашуршит — брякнет. И тишина такая, что пошевелиться боязно.

И тут резко, оглушительно застучало в ставень!

— Хозяева! Открой! — окрик грубый, требовательный, властный. За столом так и обмерли, боясь вздохнуть, — откр-рывай!

— Дак че же это? А? — суетливо оглянулась на заробевшего деда старушка, — велят открыть.

Дед одними губами выговорил слово, поднялся, шагнул в черные сенцы. Женщины замерли, не дыша. Шамиль беззвучно взлетел на печь и неподвижно светил оттуда. Стукнула наружная дверь. Забубнили голоса. Кто же мог быть? Слишком много в последнее время свалилось на обывателя Омска. Оно и так-то каторжан не переводилось — а теперь даже жуть брала. Зайдут в --">