Иван Фёорович Кратт - Великий океан

назвал ее Соединенной американской. Сильный, восторженный, он еще раз заставил вспомнить о новых землях императрицу. Из Петербурга выехал архимандрит с монахами наставлять вере христовой покоренных алеутов. Скоро все они были окрещены. Рубашка и два листа табаку соблазняли каждого. Пусть даже приходилось окунаться в воду и вода была ледяной.

Управлять компанейскими делами на американском берегу Шелехов назначил Баранова. Спокойный, неразговорчивый, будущий правитель давно нравился купцу. Тогда Баранов еще торговал с чукчами и один, без приказчиков и слуг, жил среди не покорившегося престолу племени. Потом в конце концов чукчи сожгли его товары, дали на дорогу припасов, лодку. «Уходи! сказал ему новый вождь.Отец был добрым, давал тебе торговать. Я добреея дарю тебе жизнь».

Компания крепла. Морских бобров убивали десятками тысяч, сотни тысяч пиастров выручали в Китае от продажи мехов. Деньги ничем не пахли, слава новых земель росла.

Сибирский тракт стал самым многолюдным. Шли бежавшие из бесчисленных тюрем, рудников и каторг, шли обнищавшие мужики, рабы, солдаты, казаки. Раскольники, выкуренные из новгородских лесов и уральских скитов.

Шли на вольные земли, за хлебом, которого там не было, за смертью, которая там была...

Шелехов умер в Иркутске в 1795 году. Баранов остался единым правителем всех американских земель.

И вот теперь молодой честолюбивый царь решил оказать им внимание. Передовые люди Петербурга и Москвы приняли горячее участие в подготовке экспедиции. Лисянский вспомнил, с каким недоумением принимал в прошлом, 1803 году в Кронштадте на борт «Невы» ящики с книгами, картины, статуи жертвования вельмож и именитых людей далеким русским колониям.

Медведей и диких будут обучать стихам и изящной словесности,трезвонил в кают- компании мичман Верх и сразу же оглядывался. Неприятно действовал взгляд темных глаз юноши креола, почти единственного штатского на корабле.

Молодого пассажира звали Павел Прощеных. Он был крестником Баранова, и правитель посылал его учиться в штурманское училище в Санкт-Петербург, а потом в Лондон. Теперь он возвращался домой, на острова.

Господин Баранов...Лисянский оттянул расстегнутый воротник, словно тот мешал ему, решительно встал и сказал горячо и искренне: Не собирался я изучать государственные тонкости, не передел компании, новинку теперь, что ни вас, ни новых земель в Петербурге совсем не знают. Догадываюсь только, что сейчас должно наступить иное время... А острова мы вернем, даже если б пришлось сражаться с целой эскадрой!

Весь берег до Ситхи я уже вернул,негромко ответил Баранов. Лицо его стало вдруг жестким, выделялись тонкие, стиснутые губы, острый, крутой подбородок...Двадцать чугайских жил сгорело. Князька за измену повесить велел... У меня нет войска. Любезную войну вести не могу,добавил он с неожиданной горечью.

Потом круто повернулся.

Ведомо ли вам, сударь, как мы тут живем?спросил он резко.Сколько наших на одной Ситхе замучено, сколько убито младенцев?.. А мы защищаем только свою землю...

Лисянский не успел ответить. Открылась дверь, и, пригнувшись на пороге, ступил в каюту вахтенный офицер.

Судно на рейде!доложил он.

Павел долго не мог уснуть. Встреча с Барановым взбудоражила его, и хотя она вышла короткойправитель был занят,Павел видел, что крестный тоже взволнован.

Пашка! сказал он и, казалось, вдруг помолодел сам, выпрямился. На его усталом лице отразилась радость.

Павел хотел кинуться, к нему, но приметил тощего, ухмыляющегося Верха и остался на месте. Самое дорогое не для. насмешек. А потом начали прибывать байдары, и за весь вечер остаться вдвоем не пришлось.

На нижней койке храпел монах Гедеон, назначенный миссионером на Ситху. От качки двигались по полу его остроносые, с рыжими голенищами сапоги, туго звякало стенку подвешенный у изголовья тяжелый серебряный крест, валялась закапанная лиловая скуфья. Павел помещался в одной каюте с монахом.

Чувствуя, что не может заснуть, юноша отколупнул воск, поправил фитиль огарка, взял со стола книгу, вынутую еще вчера Гедеоном из ящика, стоявшего вместе с десятком других в парусной каюте. Книги эти камергер Резанов приказал погрузить на «Неву», чтобы скорее доставить в колонии. Из книжки выпал листок. Подняв, Павел увидел, что это было письмо баснописца И. Дмитриева, адресованное Резанову. Он хотел положить его обратно, но несколько слов невольно задержали внимание.

«Приятную для --">