Илья Семенович Клаз - Белая Русь

не пришлось — через оконце, затянутое прорванным бычьим пузырем, разглядели буланых, и в избу долетел властный голос Какорки:

— Открывай, смерд поганый!..

Алексашка и Фонька Драный нос переглянулись. Но ничего не оставалось делать, и Алексашка отбросил крючок.

Пригнувшись, Какорка осторожно переступил порог, сморщился от тяжкого мужицкого духа, сплюнул. Присмотревшись, сурово покосился на стол.

— Бражничаете?!.

— Великое свято сегодня, пане лентвойт, — заметил Алексашка и подумал: что ему, ляху, до православных праздников? Не впервые в день праздника устраивает пан лентвойт посмешище над верой. Сердце подсказывало, что и сейчас с таким же умыслом носится пан по Заполотскому посаду, где цеховые и работные люди живут. — Не грех на свято кубок поднять, пане.

— Свято? — под свисающими усами дрогнули жесткие тонкие губы в презрительной усмешке. — Не слыхал.

— Звоны Бориса и Глеба бьют, пане лентвойт.

— Не слыхал! — и повернул голову к писарю: — Кто?

— Кузнечного цеха подмастерье Алексашка Теребень. Задолжал два талера… В костел не ходит…

Алексашку будто жаром обдало.

— Я, пане писарь, тебе в руки отдал!..

— Брешешь! — перебил писарь.

На прошлой неделе в сухую узкую ладонь писаря Алексашка положил два сверкающих талера с отбитком короля Владислава. И сейчас уставил писарь колючие бессовестные глаза — «Брешешь!».

— Зачем мне брехать? — насупился Алексашка. — Бог сведка. За два талера грех на душу брать не буду.

— Схизматик! — прошипел лентвойт Какорка и короткой ременной плетью опалил плечо.

Алексашке показалось, будто раскаленное железо приложили к телу. На мгновение замутилось в голове. Сжал зубы от боли. Под рубахой поползла вниз по спине теплая липкая змейка. Не сдержался — метнул на Какорку свирепые глаза.

— За что, пане лентвойт?!.

Тот перехватил недобрый взгляд, поджал губы и трижды огрел плетью, повторяя после каждого удара:

— В костел, в костел, в костел!..

От злобы перехватило дух у пана Какорки: валились хлопы наземь от первого удара, молили о пощаде. А этот стоит, словно из камня высечен, словно в кольчугу одет.

— Долу! — в бешенстве закричал лентвойт.

— Тебе, пане, ведомо, что я православный. В церковь хожу… И веру нашу не согнешь долу, пане… — сжав кулаки, Алексашка шагнул к лентвойту.

Такой наглости пан Какорка уже давно не видывал. Но и не удивился ей. Последний час все больше дерзит чернь и выходит из повиновения. А этот, вместо того чтоб на колени пасть — кулаки стиснул!

Пан Какорка побелел и, схватив рукоятку сабли, торопливо задергал ее из ножен. Но выдернуть саблю не успел. Алексашка Теребень цапнул на припечье молоток и со всего маху опустил его на голову лентвойта. Тот даже не охнул.

Писарь опрометью бросился из хаты, вскочил на жеребца, и тот с громким топотом понес его по улице.

— Все!.. — Алексашка вытер рукавом холодный пот и, прикусив губу, повторил: — Теперь мне все…

— Беги, Алексашка! — сообразил сразу Фонька Драный нос.

— Куда бежать, Фонька? От пана разве укроешься? Он под землей найдет.

— Беги, не то быть тебе на колу! В лес, Алексашка… Теперь в лесах люда много… Одно спасение — туда.

Алексашка окинул глазами хату. Почувствовал, как тугой комок подкатился к горлу, сжал дыхание. Сильной рукой обнял Фоньку, посмотрел ему в глаза.

— Не поминай лихом!

— Беги, — торопил Фонька Драный нос. — Жеребец лентвойта стоит…

Алексашка мгновенно выбежал во двор, с ходу влетел в седло, ударил ногами жеребцу в бока. Жеребец, почуяв незнакомого седока, захрапел, пригнул зад, сделал свечку и, екнув селезенкой, поскакал к Двине.

На мост Алексашка не поехал — там людно и нет надобности, чтобы знали, в какую сторону бежал он. Лесной тропой верст пять гнал буланого вдоль реки. Тут была песчаная отмель, и к ней с крутого берега спустил разогретого жеребца. Шерсть на нем лоснилась от пота, а бока часто вздымались. Буланый дрожал, упирался, не хотел идти в холодную воду. Алексашка соскочил на песок, оглянулся, глубоко вздохнул и только теперь заметил, что вместе с поводьями зажал в тугой ладони молоток. Сплюнул сердито и швырнул его в кусты.

Перебравшись через Двину, Алексашка Теребень, выжав порты и сорочку, долго стоял и смотрел в сторону Полоцка. За излучиной Двины на холме --">