Василий Иванович Балябин - Голубая Аргунь

оживленной и шумной, лица гостей раскраснелись и, как росой, покрылись капельками пота. Все громко разговаривали, спорили, смеялись, и трудно было понять, кто что говорил.

— Вот, сват, какие у меня племяннички-то, а?.. Любо посмотреть! — обняв Павла Филипповича, громко, словно глухому, говорил дядя Миша.

— Ну, что я могу сказать… — лепетал в ответ Павел Филиппович. — Ребята хороши… первый сорт…

— Бекетовска, сват, порода, бекетовска. Бекетовы, брат, везде первыми были и будут. Верно, сват? То-то… Это кто заслужил? — показывая рукой на висевшие рядом с божницей три георгиевских креста и две медали, все более входил в раж охмелевший дядя Миша. — Кто заслужил, я спрашиваю?.. А?.. Бекетов Иван… Кузьмич… Вон он, герой-то наш, похаживает с подносиком. Э… да что там говорить…

От полноты чувств дядя Миша вскочил на ноги, разгладил усы и, рубанув рукой воздух, зычным голосом запел:

Вспомним де-е-дов и отцов…

Эх, да ли нас, каза-а-ков, эх, молодцов…

И сразу же, как по команде, все дружно подхватили:

Эх, да ли весна кра-а-сная настала,

Япон вздумал вое-е-е-вать.

Пели все: и сидящие за столом, и женщины в кути, и Иван Кузьмич с дядей Малым. Пели с увлечением, с гиком, притопывая ногами, кто-то мастерски подсвистывал. И над всеми поющими, блаженно улыбаясь, возвышался дядя Миша, размахивая в такт песни руками, забыв, что в правой руке у него зажата вилка, на которой болтается жареный карась.

Степану надоело сидеть за столом. Он пробрался к порогу, за руку поздоровался с толпившимися там парнями и пока разговаривал с ними, петь перестали. Федор Размахнин сидел на табуретке, прислонившись спиной к печке и, до отказа разводя малиновые меха гармошки, лихо наигрывал «барыню».

В образовавшемся посреди избы кругу танцевало сразу несколько пар. Плясали живо и весело и так отбивали каблуками, что в окнах дребезжали стекла.

После пляски Семен крикнул, выходя на середину избы:

— Кончай, товарищи!.. Хватит… Ко мне милости прошу… Ко мне!..

Вскоре по широкой улице двумя шеренгами повалила веселая компания к Семену. В передней Степан, Семен и Афанасий Макаров громко запели:

Звонок звенит, и тройка мчится.

Несется пыль по столбовой;

На крыльях радости стремится

В дом отчий воин молодой.

Далеко позади всех, с трудом передвигая ноги, шли в обнимку Иван Кузьмич, дядя Миша и Павел Филиппович. Стараясь перекричать один другого, они на разные лады тянули:

На-а-аш това-а-арищ добрый конь,

Ша-а-ашка ли-и-ходейка.

Про-о-паде-е-ем мы ни за грош,

Жи-и-изнь на-ша-а-а копейка.

Гэй у гэй, э-э-э-х, не робей,

Жи-и-изнь на-ша-а-а копейка.

Недалеко от дома Семена Христофоровича Степан отстал от своих и поспешил к сидевшим на куче жердей парням и танцующим под балалайку парам.

Как только подошел Степан, замолкла балалайка, прекратилась пляска. Ребята повскакали со своих мест, окружили его и, наперебой приветствуя, шумно выражали свой восторг.

— Степан Иванович! Здравствуй! С приходом!

— Степа, служивый! Узнаешь? То-то! Ну, здорово, брат!

— Товарищ Степан! Красный казак! Здравствуй!

— Насовсем? Ну, паря, а мы уж тебя заждались.

— Здравствуйте, товарищи, здравствуйте, спасибо, — радостно улыбаясь, отвечал Степан на приветствия, крепко пожимая тянувшиеся к нему отовсюду руки.

За эти четыре года многие молодые парни и девушки настолько выросли и возмужали, что Степан их не узнавал. Только одну Варю Пичуеву признал он сразу.

Худенькой, стройной девушкой с лучистыми черными глазами запомнил Степан Варю, простившись с ней четыре года тому назад. А теперь перед ним стояла статная, полногрудая румяная красавица. Только большие черные глаза, по которым он и узнал ее, остались такими же и так же весело и задорно смотрели на него из-под густых, словно бархатных, бровей.

— Здравствуй, — голосом, который показался Степану необыкновенно приятным, ответила Варя на его приветствие. — С возвращением, Степан Иваныч.

— Спасибо, Варя, спасибо, — обеими руками пожимая ее руку, ответил Степан, отводя девушку в сторону и усаживаясь рядом с ней на жерди.

— Я уж боялся, что не увижу тебя сегодня, — радостно говорил он, любуясь Варей. — А как же ты выросла, похорошела!

— А ведь я думала, не узнаешь, — глядя прямо в глаза --">