Лев Иванович Ошанин - Вода бессмертия

Диоген сединою.—

Отойди. Ты стоишь

     между солнцем и мною.—

Царь схватился за меч,

      но к чему ему серый посредник,

Если, веки закрыв,

      позабыл про него собеседник.

Отошел Александр Македонский

     смущенно.

Удалился

     беспомощно и восхищенно.

…Македонское войско

     пошло по пескам и по травам.

По дорогам потерь,

      по дорогам кривым и кровавым.

Царь порой ужасался

      неистовству и суесловью.

Но не мог удержать он

     потоков богатства и крови.

Слыша стон своей жертвы,

    казалось, он слышал иное:

«Отойди. Ты стоишь

    между солнцем и мною».

Охмелев на пиру,

    он признался друзьям сокровенным:

— Не родись Александром,

     хотел бы я быть Диогеном.

БАЛЛАДА О ДОВЕРЬЕ

Если заговоры повсюду

Окружают царя царей,

Как веселье сберечь и удаль,

От льстецов отличать друзей?

Войско царское на пороге

Новых яростнейших побед.

Все ему удается. Боги

С черной завистью смотрят вслед.

А царю изменила сила —

Словно всю ее сжег дотла.

Лихорадка его скрутила,

Руки-ноги ему свела.

Что виной тому? Не вода ли,

Где купался, оледенев?

Или яд ему подмешали?

Или божий свершился гнев?

У друзей его беспокойство.

Неотрывная маета —

Шепота поползли по войску.

Разношерстные шепота.

То ли завтра поход победный

За невидимую черту,

То ли слава мелькнет бесследно

Солнцем, канувшим в черноту…

Неразнеженный царь, солдатский,

Сжал, чтоб не было крика, рот.

А врачи подойти боятся —

Что, как он невзначай помрет?

Лишь Филипп, мрачноватый, хмурый,

Не покинул его порог.

Всею тощей своей фигурой

Независим, колюч и строг.

— Щедро болен ты, царь. Быть может.

Смерть уже к тебе на пути.

А доверишься мне — я все же

Попытаюсь тебя спасти.

А в глазах у царя застряла

Смерти жесткая стрекоза.

То замрет, то начнет сначала…

Он от боли закрыл глаза,

Поворочал худую думу.

«Верю», — выронил наконец.

Варит зелье Филипп угрюмо.

А в шатер — до царя гонец.

Весь в пыли гонец. Дышит зычно.

Трем коням ободрал бока.

Царь в беспамятстве. Но привычно

Прямо к свитку ползет рука.

И папирус из рук не выпал,

И развернут он, и прочтен.

То в измене врача Филиппа

Обвиняет Парменион.

Будто взгляд у него насуплен,

Будто мрачен он весь не зря,

Будто персами он подкуплен,

Чтоб сумел отравить царя.

Царь смежил тяжелые веки —

И в тенях перед ним прошли

Все пути, все бои, всё реки

От отцовской его земли.

Старый Парменион, он верен,—

Был в чести еще у отца.

А Филипп глядит полузверем,

Полумаскою мудреца.

Всем победам пришло похмелье.

Жаркий волос ко лбу прилип.

— Царь, ты спишь? —

                               Это чашу с зельем

Преподносит ему Филипп.

— А, Филипп. — Царь очнулся сразу,

Прямо в душу врача смотря.

Своему доверял он глазу,

Это все-таки глаз царя.

А Филипп, словно так и надо,

Все острее сужал зрачки,—

Два прямых, два упрямых взгляда,

Два достоинства, две тоски.

Ну а что, как царь отвернется,

Полоснет недоверьем вдруг…

Ведь не зря его полководцы

Словно памятники вокруг.

Познакомь он их с письменами —

Не сочтешь и до двух минут,

Как Филиппа побьют камнями

Иль на копья его взметнут.

И Филипп отступил невольно.

— Что ты, царь? — Он поправил край

Одеяла. — Нещадно больно? —

Царь глаза опустил…

                               — Давай! —

Этот миг, что давно вчерашен,

К нам историк едва донес —

Царь берет у Филиппа чашу,

А Филиппу дает донос.

Пьет. И жадно следит очами,

Как меняется врач лицом,

Словно буря перед молчаньем,

Словно рыба перед концом.

Но стихает боль понемногу,

Веки медленные смежив.

Царь поверил врачу, как богу,

И за это остался жив.

Если б так же вот жил он дальше,

По --">