Агния Александровна Кузнецова (Маркова) - Моя мадонна / сборник

отшпиливает букли, почти срывает их, забирает в правую руку и встряхивает головой. В этот момент она вся какая-то угловатая, напряженная, некрасивая.

— Ну что-то ты, Азинька, сегодня не в духе, — пытаясь согнать следы беспокойства с прекрасного лица своего, говорит Наталья, убирает со стола блюдце, чтобы и следов от гадания не осталось к утру. Засмеет Александр Сергеевич. — Какие похороны? Свадьба! Настоящая свадьба!

Но всегдашний трагический излом левой брови, делающий страдальческим ее лоб, — признак глубокой душевной тревоги — не согнали ни улыбка, ни ободряющие слова.

Этот страдальческий лоб навеки запечатлел А. П. Брюллов в портрете Натальи Николаевны Пушкиной.

А ведь сбылось святочное гадание для Петьки! Широкий мир развернулся перед ним. От графини пришла управляющему депеша: направить в Петербург, к Григорию Строганову, во временное услужение грамотного по письменной части дворового. И выбор пал на Петра. Несмотря на свою молодость, превосходил он по письменной части всех писарей управления.

Святочное гадание сбылось и у сестер Гончаровых.

Была свадьба, странная, не разгаданная по сей день. Были и похороны, острой болью отозвавшиеся в сердцах не только близких, но всего русского народа. И по истечении полутора столетий не утихла горечь преждевременной, тяжкой утраты великого русского поэта. О ней пишут. О ней говорят, спорят, пытаясь разгадать то, что ушло в небытие.

Глава первая

От Ильинского до Петербурга путь далек и нелегок. Четыре возка снарядили в управлении Пермского неразделенного имения Строгановых. В одном везли всякую снедь на дорогу людям и фураж лошадям. В другом — гостинцы хозяевам, бочонки меда, варений, соленых грибов. Третий полон иконами, писанными в Ильинской иконописной мастерской. В последнем возке ехали конюх Софрон, временно направленный в распоряжение графа Григория Александровича Строганова, Петр и девка Анфиса. Куда и зачем ехала Анфиса, толком никто не знал. Тоже по требованию хозяев, видимо, кому-то в услужение.

Расставаясь с родным селом, с матерью и подругами, Анфиса ревела, как на похоронах. Мать и подруги тоже прощались с ней навеки. Не первый раз увозили крепостных из Ильинского в Петербург или в Москву, и редко кто возвращался в родное село — только по болезни или по старости. У Петра тоже бабку увезли к Строгановым в услужение. С тех пор пятнадцать лет минуло. Петр ее и не помнит.

Кроме Петра, Софона и Анфисы, надобно было еще доставить в Петербург одного из лучших рысаков строгановского имения. Белая, необыкновенной красоты кобылица, привязанная сзади второй повозки, шла тоже неспокойно, озираясь по сторонам и оглашая встречные поля, горы и леса тихим, надрывным ржанием.

Зареванная, молчаливая Анфиса сидела в углу повозки. А Петр дивился на себя. И село и родных покинул легко. Словно тяжесть какая свалилась с плеч — так он рвался в неведомое.

Май выдался холодным. Но это никого не беспокоило. Знали ильинцы, что еще в дороге захватят их знойные летние дни.

И все же, как ни рвалась душа Петра навстречу новому, старое, пережитое в родном Ильинском, не отступало. Оно то и дело беспокоило воспоминаниями.

Старый дом Кузнецовых, как у всех крестьян Ильинского, с пристроенным к нему вплотную амбаром стоял в центре села окнами на широкую улицу в глубоких рытвинах, с не просыхающими за лето огромными лужами, в которых бродили свиньи, купались утки и гуси. В ясные дни, на закате, прощальные лучи зажигали позолоту глав и крестов Ильинской церкви, и отсвет их багровым пожаром врывался через окна в маленькую горницу. С этим светом коротали сумерки, дольше, чем у соседей, не зажигали лучину.

С малых лет из всей семьи Петр выделял свою мать Аграфену Спиридоновну. Он помнил ее совсем молодой и красивой. Она была актрисой ильинского театра — единственной женщиной-артисткой, потому что женские роли тогда еще в большинстве играли мужчины. И может быть, Петру так казалось, мать его отличалась от всех крестьянских женщин. Она и ходила не так, как они, — легко и плавно. Говорила певуче и громко. И такое же простое платье, как у других женщин, на ней казалось нарядным. Свои длинные черные косы она обертывала вокруг головы и по-бабьи закрывала завязанным под подбородком платком. Но волосы все равно были видны. Они блестели, отливали какой-то удивительной синевой.

Для театра был построен в Ильинском --">