Сергей Евгеньевич Вишняков - Пятый крестовый поход

ты такой один, а я предлагаю только один раз. Согласен? Вижу, что да! Вот и славно. Так ты мне что-то хотел сказать?

– Да, благодарю за честь, господин! Я постараюсь быть достойным вашего герба и оружия, которое понесу в бой. А я хотел просто спросить про письма. Возможно, вы что-то написали домой и…

Ганс густо покраснел и замолчал.

– Нет, писем я не писал, – ответил Штернберг, прекрасно понимая, куда клонит Ганс. – Мы еще не так давно прибыли из Германии и недолго пробыли здесь, так что письма пока подождут. Теперь это уже точно не твоя забота. Когда напишу, отошлю их домой со слугой. Слишком много сегодня насилия и неудач, правда, Ганс? Хочется забыться, подумать о чем-то другом. Спой мне ту песню о любви.

– Какую? У меня их много!

– Много-то много, но только одна мне больше всех нравится. Ту, что ты пел, когда я тебя в лесу повстречал. Помнишь день нашего знакомства?

– О, как не помнить, господин граф! И день помню, и песню!

– Ну так спой, Ганс. Очень хочется сейчас чего-нибудь светлого.

Ганс, откашлявшись, запел:

Свети мне, мой ангел, высокой звездой,

Сквозь годы всегда мне свети…

Навек сохрани мой душевный покой,

От ложных дорог защити.

Тебя я восславлю в бессмертных стихах,

Пусть даже ты светишь другим.

Дыханье твое сохраню на щеках

И в смерти останусь твоим.

Генрих фон Штернберг печально улыбнулся и, закрыв глаза, откинулся на подушки. Когда Ганс спел про дыхание на щеках, Генрих вспомнил свою единственную возлюбленную. И спустя годы словно бы вновь почувствовал ее ароматное дыхание рядом с собой. Когда ему было семнадцать лет и он служил пажом у герцога баварского, там, при его дворе встретил совсем юное создание, просто ангела, как ему показалось. Ее звали Анна. Их бурный роман так же бурно и закончился. В свои неполные пятнадцать она была не по годам умна и расчетлива. Когда ее отец подыскал для дочки хорошую партию – какого-то старика-князя из Богемии или Польши – Генрих уже не помнил, – она вышла за него, лишь только молодой граф уехал по поручению герцога Баварского. Этот князь был знаменитый покоритель языческих племен, отпетый бабник и богач. Поначалу Генрих хотел было вызвать его на дуэль, но потом все улеглось само собой. Он понял: это была вовсе не любовь, а юношеское увлечение.

А Ганс все продолжал петь, и песня эта о вечной любви звучала очень странно и нелепо в военном лагере, где над кровью, пролитой ранеными, и над трупами летали мухи и уже подкрадывались голодные псы. Но голос певца, на короткие минуты забывшего все виденные им сегодня ужасы, был тверд и звонок. И звучал правдиво, без всякого оттенка фальши, словно под окном девушки.

Пусть в жизни земной я как будто чужой,

Но крест донесу до конца.

Как нимб вознесу я твой образ святой,

Когда разобьются сердца.

Любовью своею, как славой, горжусь,

Горит она вечным огнем.

И грешной душою тебе поклонюсь

Я в храме хрустальном твоем.

Ганс закончил петь и посмотрел на графа, словно готовясь ему что-то сказать. Штернберг открыл глаза, и их взгляды встретились.

– Спасибо, Ганс, – тихо промолвил граф. – Есть песни для войны и для мира, и все они хороши. Люблю песни. Ты еще что-нибудь хочешь спеть?

– Я? Да нет… – Новоиспеченный оруженосец смутился, видимо, передумав говорить то, что хотел. – Я просто… Можно мне пойти отдохнуть?

– О! Конечно, Ганс, иди, ложись спать, день выдался не из легких. Да будь рядом, а утром разбуди меня песней.

– Хорошо, господин граф. Доброй ночи.

Ганс вышел из палатки и со злости на самого себя ударил себя по голове. Ему было стыдно. Стыдно за то, что он пошел к сеньору не для того, чтобы спеть ему песню или развлечь разговором, а, поддавшись минутной слабости, просить графа отпустить его домой, якобы с письмами. Но песня о любви погрузила его в воспоминания о своей возлюбленной – пастушке Марте из замка Лотринген. Он познакомился с ней, как только граф фон Штернберг привел его в замок отца. Чувство, вспыхнувшее между ними, как казалось Гансу, было вечным, и он, отправляясь в поход, хотел прославиться, а вернувшись – жениться на Марте. И вот, впервые увидев ужасы войны, он струсил и захотел сбежать! А граф по доброте своей сделал его своим оруженосцем. Ганс мысленно пообещал себе: если возникнут подобные мысли, постоянно вспоминать Марту и родителей, взывая таким образом к своей совести.

– Ты чего себя по голове лупишь? – спросил подошедший к палатке --">