Анри Труайя - Этаж шутов

ухода горничной Евдокия на какое-то время приумолкла. Пастухов украдкой наблюдает за ней. Боярину по душе тот неподдельный восторг, с которым она каждый раз слушает его рассказы про шутовскую свадьбу князя и карлицы. Ее детская непосредственность так не похожа на ложь и притворство людей его круга. Спустя пять лет после смерти жены ему посчастливилось отыскать в родовом имении Болотово среди безликой толпы своих крепостных эту крепкую молодую крестьянку и, дав ей вольную, затащить в опочивальню, а потом зажить с ней в столице, как муж с женой. Это она, думает он, спасла его, вдового, от уныния и от мук воздержания, столь вредных для здоровья мужчин. Выбор оказался во всех отношениях удачным. Евдокия безупречна не только в постели, но и в разговоре, и за столом. И все-таки по рождению и воспитанию они с ней не пара. Пастухов это понимает, но он и не собирается представлять ее при дворе, да и жениться тоже не думает, хотя последнее мог бы и сделать, выждав приличествующий христианину срок. Однако он отдает должное этой женщине из народа. Выйдя из самых низов, она тем не менее умеет держаться на людях, внимательно слушать, а иногда и дать дельный совет. Вот и в сегодняшнем разговоре о женитьбе Голицына и о том, какие князь через то получил выгоды, она углядела главное – благополучный конец.

– Кто послушен царице, тому жалеть не приходится. У нас на Руси и пощечина может обернуться наградой. Все зависит от той руки, которая бьет.

Пастухов соглашается с Евдокией. А она, изрекши мудрую мысль, вновь задумалась, да так и сидит, слегка приоткрыв рот, с устремленным вдаль взором, словно вглядывается в плывущий на горизонте корабль. Приближается время обеда. Пастухову не терпится опрокинуть водочки под закуску, так сказать, «заморить червячка», подготовить утробу к обилию яств. Запахи вкусной еды уже проникают в гостиную. Большой любитель поесть и выпить, он гордится округлым брюшком и густой бородой, утверждая, что то и другое бывает только у настоящих бояр. Легкая закуска ждет его на маленьком, об одной ножке столике в столовой у входа. Боярин уже у порога и готов приступить к этой легкой разминке перед сытной едой, но Евдокия его останавливает.

– Погоди чуток, – шепчет она. – Я кое-что надумала…

– Сейчас поглядим…

– Дело безотлагательное. Жалко будет, если упустим!

– Неужто такое важное?

– Думаю, да.

– Ну, тогда сказывай, – недовольно ворчит Пастухов и, не дожидаясь ответа, направляется к двери.

– Мои мысли о Васе, – вещает тоном пророчицы Евдокия.

Пастухов резко вскидывается. Он не любит говорить о своем неудавшемся сыне, которого двадцать два года тому назад ему родила покойная ныне жена и которого он после ее кончины спрятал в деревне.

– Ну и что ты хочешь о нем сказать? – сквозь зубы, нехотя, цедит боярин. – Ему там неплохо, он ни в чем не нуждается.

– Ты так думаешь? – усмехается Евдокия.

Эта усмешка еще больше раздражает боярина. Он усаживается перед столиком и, продолжая думать о наболевшем, молча оглядывает закуски. Лишь после того, как он сделал изрядный глоток вина и съел два пирожка с капустой, Евдокия отважилась вновь завести разговор:

– А давно ли ты был у Васи?

Пастухов мрачнеет. Всякий раз при имени сына в нем поднимается смутное чувство тревоги, не угрызения совести – нет! – что бы там ни было, вряд ли он заслужил упреков. Это скорее чувство внутренней пустоты и душевной неловкости. В такие минуты он старается себя убедить, что покойная, кстати, святая женщина, была бы в отчаянии, выставив напоказ сына-калеку, и что она еще больше, чем он, постаралась бы не изнежить единственного ребенка. Жена после родов не поверяла мужу тайные мысли, однако он постоянно чувствовал: ей стыдно за то, что она дала жизнь уроду. Догадались об этом не сразу. Тело Васи отказывалось расти, в то время как ум развивался нормально. Тщетно вытягивали специальными упражнениями тело и меняли кормилиц. К семнадцати годам Вася был не выше семилетнего мальчика. Уже один вид недомерка-сына оскорблял чувства матери. Она читала в нем приговор себе – женщине, проклятие чреву, наказание за тайный грех. Пастухов помнит ее тяжелые вздохи и даже приступы слез, которые она проливала украдкой, сетуя на судьбу. Вот и сейчас боярину кажется, что покойница ему шепчет на ухо про свою печаль. Евдокия вновь повторяет вопрос:

– И все же, Иван Павлович, сколько ты не был в Болотове?

– Откуда мне знать! Может, три, а может, --">